Мальчик хоть и держался поблизости от нас, но о себе рассказывал скупо. Потом отмяк, разговорился. Родителей Чакмар не помнил. Сироту воспитывала дальняя родственница, старая сводня. После того как тетку в пьяной драке зарезал ее сожитель, власти отдали мальчика на воспитание, а фактически в сервы в одну богатую семью. Там он работал на кухне, когда чуть подрос, стал прислуживать в господских комнатах. И однажды совершенно случайно, хотя его лукавая ухмылка говорила о другом, опрокинул во время праздничного обеда большую чашу с черным соусом. Был за это нещадно порот и сослан в работный дом, откуда прямая дорога на казенные ткацкие фабрики — в удушливую пыль, грохот, изнурительный труд, плохую еду и раннюю старость в лучшем случае. До старости, судя по рассказам мальчика, мало кто доживал, а если и удавалось кому-то выбраться за ворота мануфактуры, то безрукой или безногой развалиной.
Повозка, набитая такими же, как он, малолетками, перевернулась, Чакмар в суматохе развязал веревку и сбежал. Некоторое время побирался в припортовых трущобах, и судьба ему ничего хорошего не сулила — извращенцев и маньяков там хватало с лихвой. А когда слухи о большом паломничестве дошли до трущоб, он долго не раздумывал. Ушедшего с караваном считали свободным от старых долгов, в дороге он был свободен умереть с голоду, просить подаяния или быть клейменым за воровство. Мало кто из таких бедолаг возвращался: одни оседали в пути, найдя себе приют, кто-то доходил с торговцами до столицы, иные терялись в пустыне, многих убивали хвори, усталость, жара, но кому-то и везло, если верить рассказам.
На Айконе история Чакмара привела бы меня в ужас. У нас хватало проблем, да и с нищетой некоторые жители были знакомы, но все же к детям так зверски не относились. Теперь же я лишь сочувственно цокнул языком. Заботы о своей семье не оставляли места для эмоций. Да и всякого навидался за время скитаний.
Гинтара удивило, что за столь малый проступок Чакмара подвергли суровому наказанию. Беспалый Саам сказал, что городские — больные люди, за кувшин соуса готовы убить человека. Они привыкают к соусу, — пояснил он, заметив мое недоумение. Если его часто добавлять в еду, без него потом человека крутит и ломает. Вот поэтому рыбаки сами его не употребляют, разве что презираемые всеми слабаки.
Интересный соус! А я-то думал, это простая приправа к еде.
Отвечая Гинтару, мальчик хихикнул и пояснил, что он не просто уронил чашу, а опрокинул ее содержимое на голову жены хозяина, которая в это время любезничала с сыном начальника городской стражи. И добавил, что хозяйка часто его щипала, колола булавками и заставляла мыть ее кривые волосатые ноги.
Погонщики на закате опасливо вглядывались в небеса, нет ли там сизых полос, возвещающих начало сезона пылевых бурь, а по ночам запрокидывали головы, чтобы убедиться — видны ли еще восемь звезд Большого Паука, раскидывающего нити удачи. До бурь еще оставалось время, но говорили, что иногда они могли нагрянуть раньше положенного.
Мы уже стали опытными караванщиками и знали, что вместе с «редисом» нужно жевать желтые кисловатые ягоды, растущие на низкорослом кустарнике, и тогда неизбежная реакция желудка не столь звучна и благоуханна. Но ягоды попадались все реже, заросли кустарника постепенно мельчали, а потом и вовсе исчезли. Одно хорошо — уставать мы стали меньше, а неожиданные заработки Катарины и Чакмара избавили от муторной беготни за отбившейся скотиной. Старшины паломников сперва косились на детей, играющих наравне со взрослыми, и во взглядах их читалось неодобрение.
Особое внимание старшин привлекла моя дочь. Как я потом узнал, паломники долго спорили: что есть немота ребенка — проклятие или благословение, и каких сил это печать — злых или равнодушных? Много вечеров они посвятили высоким рассуждениям о природе немоты, после чего постановили: молчание — знак света, печать сил равнодушных, ибо ведомо всем, что наихудшие дела вершились лживыми языками. А что касается игры, то, я думаю, им самим хотелось попытать счастья, но старшинам до поры нельзя было предаваться азарту.
В один из дней, когда на горизонте показались темные выступы далеких гор, во время краткого привала к игрокам подошли двое мужчин, молодой и постарше. Их долгополые свободные одеяния были на удивление чисты, а головы, обмотанные полосами синей ткани, украшали черные птичьи перья.
Дадух вполголоса сказал, что это богатые столичные купцы, которые идут с караваном не для поклонения, а для выгоды.