— Наши мальчики умерли. Как странно…
До чего быстро сгорают даже самые прекрасные дворцы и грозные крепости! Через каких-то три часа от замка Рэндол остались дымящиеся развалины. Провалилась крыша, рухнули перекрытия, местами обвалились даже внешние стены, хотя и не такие мощные, как у старых боевых замков, но все же вызывающие уважение. И лишь древняя башня вопреки всему продолжала торчать невредимой, хотя на самом деле там было чему гореть. Но все же пламя, облизавши стены и пожрав плети засохшего плюща, не тронуло ни деревянных перекрытий, ни прогнивших балок, ни мусора, скопившегося внутри. Как и обещал чародей, башня осталась в целости. Остальной замок превратился в почерневшую руину, которая еще несколько суток будет куриться, отравляя чадом окрестности.
Хотя слуг в замке Рэндол было немало, удивительным образом все они сумели спастись. Несомненно, тут не обошлось без чародейства — мстительный маг бил безжалостно точно, не дозволив лорду разбавить горе по умершим сыновьям огорчением при мысли о погибших слугах. Зато немногое имущество, что удалось вытащить из здания, все равно погибло или было безнадежно испорчено летящими головнями. Разве что коней из сгоревшей конюшни сумели отогнать. Как бы то ни было, лорд был практически разорен, ибо земель Рэндолы имели немного, а крестьян род Рэндолов традиционно не притеснял. Впрочем, сейчас разорение волновало лорда меньше всего. Если бы он мог, уехал, чтобы никогда не возвращаться на старое пепелище. Отправился бы искать злого волшебника Эхоу — хотя кто знает, своим ли именем представился приблудный маг? Конечно, всякий знает, как опасно и бессмысленно мстить волшебникам, но что еще оставалось лорду Рэндолу?
Оставалась Беатрис, леди Рэндол, которую с большим трудом сумели увести от рушащихся стен.
Прикативший из города врач осмотрел тела погибших мальчиков, попытался успокаивать мать, а самому Рэндолу сказал, качая головой, что время все лечит, что никогда нельзя отчаиваться, а, напротив, следует надеяться, что разум, быть может, вернется к несчастной Беатрис, что лучше всего увезти ее отсюда, развлечь дальним путешествием, но если женщина откажется уезжать, то настаивать не нужно, что сам Рэндол и его супруга еще не стары и могут завести новых детей, что жизнь не кончена, что… что… что…
Уехал доктор, не взяв никакого гонорара, и этот необычный поступок больше всего убеждал, что жизнь кончена.
Ни о каком путешествии Рэндол не заговаривал, понимал, что Беатрис можно увезти отсюда, только связав по рукам и ногам. Даже в деревню, где для лорда приготовили помещение в лучшем из домов, она отказалась идти. Молча бродила мимо пожарища, улыбалась неживой улыбкой, повторяла, покачивая головой:
— Как странно!
Куда делась ночь и весь следующий за пожаром день, Рэндол припоминал с трудом. Лишь когда стемнело, он уговорил Беатрис зайти под крышу, в ту самую, трижды проклятую башню. Там, в колодце цокольного этажа, оставалось единственное их имущество: древняя мебель, предназначенная, кажется, не для жизни, а для умерщвления плоти, старая посуда, принесенная по просьбе волшебника из людской, ветхое, негодное к носке платье. Обустраиваясь в башне, чародей поначалу специально просил все самое худшее. Видно, уже тогда знал, чем закончится его проживание в замке, и тщательно готовил грядущую месть.
Рэндол спустился в башню первым, поставил на стол свечу, помог спуститься Беатрис. Потом наклонился и поднял скомканную записку. Он дословно помнил, что было написано там, но все же разгладил бумагу и перечитал: «Возвращаю тебе твою башню в целости и сохранности. Живи в ней».
Рэндол заскрипел зубами, хотел изорвать поганую писульку, но вдруг увидал, как внизу, где не было подписи, проступают новые слова. Теперь последнее предложение гласило: «Живи в ней вместе со своей безумной женой и дохлыми детьми». А следом — шикарный, на пол-листа росчерк.
Это было уже слишком для живого человека. Неведомо, что сделал бы Рэндол или что случилось бы с ним, но в этот самый миг Беатрис, бесцельно взошедшая на приступку для стрелков и глянувшая сквозь бойницу, тревожно воскликнула:
— Дым! Вильгельм, в доме пожар!
Разумеется, над развалинами было еще довольно дыма, так что помраченному сознанию Беатрис могло померещиться что угодно, но сила повторенных слов была так велика, что Рэндол, не раздумывая, метнулся на улицу. Снова под ногами скрипучая лестница на второй этаж, затем каменная винтовая — во двор.
Больно ударившись о косяк, Рэндол вырвался из башни и увидел, что его дом горит. Он был совершенно цел, словно два дня назад: все три этажа и четырехъярусная дряхлая башня, прислоненная к новому зданию. На третьем этаже левого крыла мирно светилось окно, а из дверей парадного входа валил жирный, удушливый дым.
Не было времени думать о причинах случившегося, с чего бы сгоревший дом вдруг восстал из развалин; единственное освещенное окно звало к себе, требуя не размышлений, а действий. Уже на бегу Рэндол вдохнул поглубже и рывком, потеряв половину пуговиц, распахнул плащ, чтобы можно было хоть немного прикрывать лицо от летящих искр.
Вчера он не рискнул забегать в парадные двери, но сейчас иного выхода не оставалось: переносной лестницы нет, уцелевшие лошади угнаны в деревню, а обегать здание кругом, к черному ходу — потерять несколько драгоценных минут.
Рэндол ринулся в самый ад.
Натянутый на голову плащ — плохая защиты от взбесившегося огня, раскаленный дым — слабо годен для дыхания, но каким-то чудом Рэндол оставался жив и продолжал бежать. Хотя почему — каким-то? Ясно, чья злая воля творит чудеса, храня его для горших мучений. Если Рэндол сейчас погибнет, месть чародея окончится, мертвому не могут мстить даже маги. И Рэндол бежал сквозь огонь, стараясь использовать хотя бы это бесчеловечное попущение.
Пламя жрало ковры и гобелены, змеилось на лезвиях оружия, развешенного по стенам, облизывало деревянные рукояти старинных секир. Лица предков корчили с горящих полотен отвратительные гримасы, осыпаясь черным прахом. Рэндол бежал. Даже отсюда он слышал крики на третьем этаже своего сгоревшего дома и бежал, чтобы исправить самую жестокую несправедливость, а если не удастся, то хотя бы погибнуть рядом с детьми.
Как и вчера он обогнал огонь не более чем на минуту. В галереях и парадных залах гудело, и Рэндол, зная, чем кончится пробежка с детьми сквозь огонь, распахнул окно и приказал Робину:
— Прыгай!
— Высоко! — отчаянно закричал мальчик.
— Прыгай, тебе говорят! Сгоришь!
Робин зажмурился и прыгнул за окно, отставив руки и слегка согнув ноги в коленях, как прыгал с деревянного табурета в гимнастическом зале. Рэндол подхватил Перси, прижал его одной рукой, второй ухватился за край оконной рамы и, оттолкнувшись ногами, описал дугу над бесконечным пустым пространством.
Есть люди, которые ничуть не боятся высоты. Они могут стоять на краю пропасти и, нагнувшись, плевать вниз. Наверное, если бы им гарантировали жизнь, они смогли бы спрыгнуть с высоты в две мили. Рэндол был не из таких. Высота манила его и пугала. Если кто-то перегибался через подоконник хотя бы на втором этаже, ноги у Рэндола слабели, а в животе противно тянуло. И сейчас, болтаясь на высоте, он не мог разжать пальцы. Лишь мысль, что рама откачнется обратно и он упадет прямиком на Робина, заставила его решиться.
Падение оказалось совсем не страшным, его Рэндол попросту не запомнил. Осталась лишь боль в отшибленных ногах. Рэндол даже не упал, вернее, упал, но уже потом, мягко, на бок, чтобы не придавить Перси.
Робин лежал на булыжной мостовой лицом вниз. Лужица крови медленно натекала из разбитой головы, скапливаясь в ложбинке между камнями.
А Перси? Он же не падал на камни! Даже в самый миг удара Рэндол не выпустил малыша…
Головка Перси была нелепо запрокинута, на губах и под носом выступила кровь. Как ни смягчай удар, он оказался слишком силен для пятилетнего мальчугана.
Рэндол положил Перси рядом с братом. Стоял, не замечая близкого огня, который вырывался уже изо всех окон. Подбежала леди Беатрис, опустилась на колени около детей.