Мы подошли к песочному храму. Май сел на корточки, мы рядом. Вставленая в круглый узор бусина светилась желтым огоньком.
— Вот, я же говорил, — шепнул мне Май.
Мы помолчали. Грета сказала:
— Пойдемте, разведем свой костерок. Вон там, в сторонке.
Мы пошли. От обрывов пахло множеством теплых трав, от реки — сосновыми плотами и мягкой сыростью. Набрали щепок, прошлогодних стеблей репейника, сухостоя в береговых кустах. Май и Грета умело развели маленький огонь. Тепло пошло по ногам…
Возникли из сумерек два взрослых парня. Один — в форме, похожей на милицейскую (я напрягся).
— Лыш! Иди-ка сюда! — окликнул парень в форме. Лыш, чуть запинаясь, пошел к пришедшим.
— Витя, привет! — махнул рукой Май.
Я осторожно шепнул Маю:
— А это кто?
— В форме — это Витя… Виктор Петряев, подпоручик муниципальной стражи. И не только стражи… А кто с ним — не знаю.
Лыш вернулся через пару минут, постоял немного с нами и сказал, что ему пора домой.
— Подожди немного, пойдем вместе… — заворчала Грета.
— У меня в сарае работа не кончена, а ребята мне еще один стул обещали найти, — озабоченно разъяснил ей Лыш. — Поэтому кто пойдет, а кто и поскачет…
Лыш отошел и выволок из репейников легонький венский стул.
— Опять! — вознегодовала сестра. — Шею свернешь, акробат!.. Лыш, я маме скажу!
— Жалоба моченая, на углях копченая…
Все слушали спокойно. Знали, что Лыш обозвал сестру «жалобой» так, для порядка, и ничего она не скажет маме. А он, конечно, не свернет шею.
Лыш оседлал стул задом наперед, растопырил ноги, слегка толкнул перед собой спинку. Стул ударил ножкой в песок, будто нетерпеливый жеребенок. Подпрыгнул и взмыл над репейной чащей. Понес всадника над склоном вверх.
— Вот это да… — не удержался я. Но понятно было, что сильно изумляться нет смысла.
Света негромко сказала мне:
— Видишь, ты уже столько всего знаешь про нас… Расскажи и про себя.
— Но я ведь рассказывал…
Май с другой стороны проговорил:
— Грин, ты не обижайся, но ты ведь говорил не все. Расскажи нам про главное…
Я больше ни секунды не сомневался. Сказал «сейчас» и стал рассказывать про все. И про ампулу. Подробно…
Вторая часть. Стрелок
Маму я не помню. Снится иногда, но туманно, отрывочно, и лица не разглядеть…
Мы жили в поселке Рудаково рядом со столицей. Дом был наш собственный, небольшой, одноэтажный. Он сгорел, когда мне было полтора года. Мама погибла от угарного газа, а меня сумели вытащить. Отец в это время был в командировке.
После пожара отец снял квартиру в столице, и мы жили там с тетей Анютой, которая ведала нашим хозяйством. А через полгода отца арестовали, а меня отправили в дошкольный детский дом. Тете Анюте не отдали: мол, не имеет она на меня права, по документам-то совсем чужая. Говорят, сперва я ревел отчаянно. Ну, а потом, что делать, привык постепенно… Тетя Анюта навестила меня через некоторое время. Я эту встречу запомнил хорошо, был мне уже четвертый год. Мы сидели рядышком, и я все повторял: «Возьми к себе. Возьми обратно…» А она говорила, что обязательно, только вот сперва надо выхлопотать документы, поэтому мне придется немного потерпеть. А когда уходила, сказала мне очень отчетливо: «Гришенька, ты пока маленький, но одно тебе надо запомнить крепко, как большому: твой папа ни в чем не виноват. Ты это знай на веки вечные. И не верь никому, кто будет говорить другое. Запомнил?»
И я сказал: «Да». И запомнил. И решил, что теперь буду каждый день ждать тетю Анюту.
Но тетя Анюта больше ни разу не пришла в детский дом. После той нашей встречи она поехала в столицу и пропала. Так мне сказали потом, когда подрос…
В том, первом, детском доме было не так уж плохо. Взрослые нас почти не обижали, лупили редко и не сильно, случались всякие праздники, летние поездки на дачу, где лес и речка… Так и жил.
В семь лет перевели в детдом-интернат со школьным обучением. Там стало хуже. Особенно сперва. Большие ребята помыкали нами по-всякому. И не пикнешь. Если пожалуешься, потом еще хуже будет, да и от воспитателей вместо защиты лишняя нахлобучка. Было, конечно, и хорошее. Праздники, походы в цирк и в театр, а особенно — библиотека. Но свою любовь к чтению я никому не выказывал, а то задразнят, да и «библиотечных отсидок» не будет.
Потом появился новый директор интерната, Михаил Гаврилович, худой высокий дядька с рыжими от курева усами и басовитым (сперва казалось — грозным) голосом. Первым делом выгнал нескольких воспитателей, любивших распускать руки, а также перевел в другие интернаты и училища больших парней, которые вместе с этими воспитателями заправляли в интернате. Правда, наша Клизма Крысовна осталась. По-прежнему, если я на самоподготовке не решал задачки, а рисовал кораблики или мастерил бумажных голубков, она хватала меня за шиворот и волокла в директорский кабинет.