— Потому что именно ты будешь тем, кто изменит будущее! — говорит она.
Я ничего не понимаю, лишь начинаю дрожать сильнее. Она опять обнимает меня, кладет мою голову к себе на колени, я чувствую ее резкий, томящий запах, но сон пока не возвращается. Монка гладит мои волосы, перебирает их кончиками пальцев, с них будто срываются искры, как бывает с молниями во время грозы, когда после вспышки на небе искры внезапно начинают пробегать то по стволам деревьев, то по земле.
Вдобавок я не знаю, что это такое, будущее.
Есть завтра, есть послезавтра. Есть зима, которая придет после осени, точно так же, как потом придут весна и лето, но ведь этого никто не в силах изменить!
— Это когда изменится вся наша жизнь! — будто читая мои мысли, говорит Монка.
— Ты видела сон?
Она смеется.
— Это ты видишь сны, Тимус, те сны, которые и предсказывают будущее.
Я опять ничего не понимаю, да, мне снятся сны, но ведь они снятся всем.
— У тебя другие сны, Старшая Мать права! — Монка отчего-то вздыхает, а я внезапно успокаиваюсь: пригрелся возле ее горячего тела, дрожь прошла, мне хочется опять почувствовать на своем лице ее губы, вот только боюсь попросить ее об этом, но тут она, будто почувствовав, наклоняется и касается губами моего лба.
— Ты увидела это в моем сне?
— Да! — отвечает она.
— А как ты в него вошла?
— Мне помогли…
Я не спрашиваю кто. Меня интересует другое.
— А они сами — откуда?
— Не знаю, — говорит Монка, — они уже жили здесь, когда мы пришли. Может, они жили здесь всегда, хотя иногда мне кажется, они прилетели оттуда… — и она смотрит на небо, я тоже поднимаю глаза, луна плывет над нами, а следом кружатся звезды, внезапно одна отрывается и падает, спустя мгновение за ней следует другая.
— А там что-то есть?
Монка опять начинает гладить мои волосы.
— Должно быть, Тимус…
— А тот мир, ты помнишь его?
Об этом нельзя спрашивать, запрещено. Тот мир исчез, и зачем нам о нем что-то знать?
— Плохо, — говорит Монка, — я была еще совсем маленькой… Помню лишь море…
— А что это?
— Это когда очень много воды. И она соленая!
— Вода не может быть соленой! — возмущаюсь я. — Тогда в ней не смогут жить рыбы…
Монка смеется.
— Дурачок! — говорит она, и я вдруг чувствую ее губы. Она целует меня, неужели опять возвратится сон?
Но этого не происходит, Монка вдруг напрягается и начинает к чему-то прислушиваться.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Голоса, — говорит она, — вроде бы они зовут меня на помощь, но так тихо, что я могу и ошибаться…
— Они? А разве они сами не могут справиться?
— Иногда — нет. Они ведь маленькие. Они умеют то, чего не умеем мы, зато мы — сильнее…
— А они могут переплыть море, если оно такое большое?
— Его никто не может переплыть, разве что на чем-то, когда ты увидишь его, то поймешь!
— А я увижу?
— Да, только нескоро!
— А когда?
— Когда уйдешь отсюда!
— Я не хочу уходить!
Монка не отвечает, я вдруг понимаю, что сейчас снова начнется сон, и оказываюсь прав. На этот раз влажная темнота продолжается дольше, мы оба купаемся в ней, покачиваемся на ее волнах, наверное, так же качаются на волнах неведомого мне моря.
А потом, когда все заканчивается, она вдруг отталкивает меня от себя.
— Они говорят, тебе пора!
— Так быстро?
— Не спрашивай, уходи!
— Ты мне так и не рассказала про тот мир…
— Ты сам увидишь, когда придешь в город…
— Но почему я должен уходить?
— Потому что здесь все меняется, они говорят, что горит лес, что огонь уже подступает к жилищу…
Монка плачет.
Я еще никогда не видел, чтобы женщина плакала.
— Иди! — говорит она сквозь слезы.
И тут я понимаю, что действительно все изменилось. Часть неба внезапно покраснела, наверное, именно в той стороне и горит лес. Если ветер сменится, то огонь быстро доберется до того места, где сейчас находимся мы с Монкой.
И уже не убежать.
— А ты? — говорю я.
Она не отвечает. Сидит рядом на земле, покрытой жухлой осенней травой, плачет и молчит.
— Я не пойду без тебя!
И тут она бьет меня по лицу. Так сильно, что в ушах начинает звенеть.
— Немедленно, — говорит она сквозь слезы, — вставай и иди. Убирайся! А то опоздаешь!
Мне ничего не остается, как встать и уйти.
Я все еще голый, меня знобит.
Я тащусь по этому лесу, который собирается сожрать меня, послав вдогонку огонь.
И самое странное, что я отчетливо слышу голос Монки. Он сейчас в моей голове, устроился там, как хохряк в своей норке.