Колени у Энжи подкосились, и она, сама того не заметив, осела на подоконник. Марвин выпустил мешки из рук, и они закачались подле него — назад, вперед, из стороны в сторону, и проделывали это в унисон, к тому же в точности вторя его шагам, словно он «звезда», а они «подтанцовка». К изумлению Энжи, Марвин прищелкивал пальцами и выдавал степ (ей бы и в голову не пришло, что он такое умеет), и пока троица приближалась к мусорным бакам, у мешков отросли зеленые ручки и ножки. Когда же они достигли цели, танцоры Марвина тут же обмякли и снова превратились в мешки с мусором. Марвин перевалил их через край, отряхнул руки и повернулся к дому.
Тут он встретился взглядом с сестрой, но ни один из них не произнес ни слова.
Энжи поманила его к себе. Столкнувшись у двери, они уставились друг на друга.
— В мою комнату, — только и сказала Энжи.
Марвин потащился за ней, глядя куда угодно, только не на сестру. Усевшись на кровати, Энжи смерила его внимательным взглядом: пухленький и перепачканный, с непокорной гривой ржаво-русых волос и повязкой на глазу, призванной усмирить иногда косящий левый глаз.
— Ну, выкладывай, — велела она.
— Что выкладывать? — В восемь с половиной лет у Марвина был глубокий с хрипотцой голос, вроде глухого кваканья. Мистер Люк упорно повторял, что перед тем как родиться, лягушонок превратился в мальчика. — Я твой кейс для CD-дисков не ломал.
— Нет, сломал, — сказала Энжи. — Но я не о том. Поговорим-ка про мешки с мусором. Поговорим про «Монополию».
Ко лжи Марвин относился крайне практично: в критической ситуации всегда говорил правду, пока в голову не приходило что получше. Сейчас он сообщил:
— Предупреждаю, ты мне не поверишь.
— Никогда и не верила. Валяй, попробуй.
— Ладно. Я ведьма.
Когда Энжи наконец обрела дар речи, то выпалила первое, что пришло ей на ум и чего она позже до скончания века стеснялась:
— Ты не можешь быть ведьмой. Ты мальчик, а значит, маг, или колдун, или еще что.
«Неужели я такое говорю?» — подумала она.
Марвин так сильно затряс головой, что едва не слетела повязка.
— Ха! Это в книжках и в кино. Человек — мужчина-ведьма или женщина-ведьма, вот и все. Я мужчина-ведьма.
— Если вешаешь мне лапшу на уши, ты покойник, — пригрозила Энжи.
Ее братец скалился как пират (дома он часто повязывал на голову бандану и вечно упрашивал мистера Люка купить ему попугая).
— Спроси Лидию, — предложил он. — Это она догадалась.
Лидия дель Кармен де Мадеро-и-Гомес была домработницей Люков еще до рождения Энжи. Она приехала из Сьего де Авила на Кубе и утверждала, что, когда девушкой работала в семье Кастро, меняла подгузники маленькому Фиделю. Все эти годы (никто не знал, сколько ей лет, а Люки и подавно) глаза у Лидии оставались ясными, как у ребенка, и временами Энжи плакала, завидуя ее прекрасной морщинистой темной-претемной коже. Лидия хорошо ладила с Энжи, говорила по-испански с ее матерью и учила мистера Люка готовить блюда кубинской кухни. Очевидно и другое: Марвин с пеленок был ее любимчиком. По субботам они ходили в кино на испанские фильмы, а еще за покупками в баррио на Боуэн-стрит.
— Догадалась… — повторила Энжи. — О чем? Лидия тоже ведьма?
Во взгляде Марвина читалось, что он никак не возьмет в толк, откуда у его родителей такая дочка.
— Нет, конечно, она не ведьма. Она сантера.
Энжи вздрогнула. О сантерии она знала столько же, сколько любая американка, выросшая в крупном городе со все растущими кварталами африканцев и латиноамериканцев — то есть кое-что. Газетные статьи и документальные фильмы сообщали, что сантерии приносят в жертву козлов и кур и… что-то делают с кровью. Она попыталась представить себе Марвина с окровавленными руками и бройлером, но не смогла.
— Значит, Лидия тебя в это втянула? — спросила она наконец. — Ты тоже сантеро?
— Не-а. Я же тебе сказал, я ведьма. — Раздражение Марвина достигало критической массы.
— Викка? — не унималась Энжи. — Ты поклоняешься Великой Богине? У нас в классе есть одна такая девочка, Делвин Маргелис. Она викка и только об этом и твердит. Шабаты, эшбаты, притянуть Луну на Землю и так далее. Кожа у нее, как терка для сыра.
Марвин недоуменно моргнул, а потом внезапно плюхнулся на ее кровать и схватил ковылявшую мимо Миледи, чтобы шумно выдохнуть в мохнатое брюшко.
— Я уже знал, что кое-что могу. Помнишь резинового утенка и ту игру в баскетбол?
Энжи помнила. Особенно резинового утенка.