Она поползла к морю — на животе, сильно ударяя по песку чешуйчатым хвостом. Эрвин догнал ее. Защелкнул браслет на запястье и только хотел закрепить шурупом, как в его руку вцепились зубы — немилосердно.
Он вскрикнул от неожиданности, но девчонку не выпустил. Она должна была принести на дно его послание. О том, что она может спрятаться от соплеменников, или снять браслет, никому не показывая, или просто не доплыть — об этом Эрвин старался не думать.
Фары чужой машины уперлись Эрвину в спину, и он выпустил пленницу, так и не довернув проклятый шуруп. Секунда, другая — девчонка доползла-таки до прибоя, потянулась к волне, еще чуть-чуть, и она уплывет…
Уплыла. На мокром песке остался смешной, неуклюжий след ладоней, локтей и широкого хвоста.
Эрвин обернулся.
Перед ним стояли двое. Лиц, конечно, на было видно — фары светили им в спины, в лицо Эрвину.
— Господин Фролов?
— Да.
С его прокушенной руки на песок капала кровь. До сих пор было очень больно. И необходимо чем-то перевязать.
— Вам некуда девать деньги? Вы бросаете их в море?
— Каждый развлекается, как может.
— Безусловно. Идемте в машину, у нас есть аптечка…
— Благодарю. У меня тоже есть аптечка.
— Господин Фролов, не надо шутить. Время такое — не до шуток.
Управляющий казался очень довольным.
— Наживку, значит, поменять? Это она дело говорит, надо все время держать свеженькое на крючке. Договорились на завтра? На сегодня, в смысле?
— Нет. Она уплыла.
Виталик страшно ругал себя за глупость. «Частный пляж»! Надо же такое ляпнуть, и кому — русалке!
— Вернется, — управляющий с удовольствием отхлебнул кофе из большой чашки. — Вернется… Как она тебе?
— Да как… нормально.
— А ты познакомься поближе. Они славные… совсем как нормальные девчонки. Заводные такие… Познакомься.
— Страшновато.
— Вреда она тебе не причинит… Наоборот, иногда они спасали, если, скажем, матроса в шторм смоет с палубы — они вытаскивали. Так что не трусь, принц, лови свою удачу!
На вторую ночь девочка не показывалась. Виталик чувствовал, что она где-то рядом, и здорово нервничал. Он не до конца доверял управляющему: все время казалось, что русалке ничего не стоит выдернуть «рыбака» из лодки и утопить. «Частный пляж»… Поделом дураку!
— Они слабосильные, — сказал на другой день Артур, с которым Виталик, не удержавшись, поделился своим страхом. — На глубине — да, там с ними опасно, были случаи, когда аквалангистов топили. А из лодки она тебя не вытащит. Да и не надо ей этого — топить тебя. Ей самой интересно.
— Мне опять звонили, — сказала Велька.
— Опять?!
— Да. Знали точно, что тебя нет дома.
— Сволочи…
— Прости меня. Мне бы молчать. Но я просто очень их боюсь. Ничего не могу поделать.
Эрвин и Велька сидели перед телевизором. Звук она отключила еще десять минут назад. Они говорили об обыкновенных и очень мирных вещах, а потом Вельку прорвало. Эрвин видел, как она сдерживает слезы, улыбается, качает головой, будто поражаясь собственной слабости, и наконец вытирает глаза тыльной стороной ладони.
— Что они тебе…
— Как обычно. Что развешают мои кишки по всей комнате, а ты будешь за этим наблюдать…
— Они врут. Им нравится городить эту чушь. Мы поменяем номер телефона, мы…
Он замолчал на полуслове.
«Знаете, почему вы до сих пор живы? — спросил тот человек в машине на берегу. — Потому что вы отлично обучаемы. Сразу поняли, чем грозят вам «русалочьи публикации», и закрыли рот даже быстрее, чем некоторые ваши друзья-газетчики. Ваша жена сама не знает, как ей повезло с вами».
«Она знает, — сказал тогда Эрвин. — Я не занимаюсь русалками и не разоблачаю работорговлю. Чего вы хотите теперь?»
«Эта рыбеха, которую вы только что выкинули, была у вас последняя».
«Почему? Я плачу за них».
«Больше вам не продадут. И не пытайтесь купить, если любите жену».
После этих слов им больше не о чем было говорить. Эрвин сел в свою машину, пропахшую чешуей, перетянул руку бинтом из аптечки и, не оглядываясь, выехал с пляжа.
И вот теперь он гладил Велькины волосы и проклинал себя. Если бы он был один… хотя и тогда, скорее всего, испугался бы. Он больше не пишет статьи в газеты и не проводит журналистское расследование; он ищет человека, который сочинил бы книгу. Одну-единственную книгу — циничную, брутальную, жесткую, может быть, грязную… Надежды на то, что это сделает сам Анс Андерсон, больше нет.