— Нашелся? — спросил Григорий Аронович, и я очень коротко (время — деньги) рассказал о таинственном незнакомце.
— Как в плохом триллере, — буркнул Новинский и добавил: — Послушайте, Юрий, если мы будем разговаривать по мобильному, вы скоро разоритесь. Там есть интернет?
Народу в кафе прибавилось, шума — тоже, я боялся, что на этот раз компьютер окажется занят, но мне опять повезло. Туристам, похоже, было не до мировой паутины, они пили пиво (на стене висела табличка: «Приносить и распивать крепкие спиртные напитки запрещено») и пели песни о «лаве, текущей по нашей душе». Странные слова, но, наверное, в них был не понятый мною смысл.
Подключился, и через минуту внизу экрана побежали буквы. Разговор наш с Новинским перешел к конкретным вопросам. Я переслал ему обнаруженную записку Николая Геннадьевича, и Григорий Аронович, понятно, тоже отверг мысль, что речь шла о Боге. Она, Он… Конечно, живое существо. При чем здесь, однако, глобальное потепление, гомеопатия, история болезни? Как это связать? Проще всего — никак не связывать. Н.Г. болеет, в последние месяцы болезнь приняла странную форму. Нужно посоветоваться с психиатрами, а не с астрофизиками или климатологами. Скорее всего, коллеги Н.Г. так и думают. Возможно, так думает даже тетя Женя. Но мне во всем, что делал Николай Геннадьевич, чудилась железная логика, которую мы пока не понимали. И каждое слово в его письмах стояло на месте. Если он написал «гомеопатия» рядом с «глобальным потеплением», значит…
«Юрий, — поехала строчка от Новинского, — невозможно, чтобы Черепанов не подготовил текста статьи. Он не ввязался бы в эту авантюру, если бы не получил окончательного, с его точки зрения, ответа. Нужно найти текст. Вы уверены, что текста нет в его домашнем компьютере? Он мог не посылать статью в сеть, хранить на жестком или на лазерном диске, вы все проверили?»
«Нет, конечно».
«Вы можете попросить сделать это кого-нибудь из московских коллег Черепанова?»
«Я — нет, Евгения Алексеевна может. Но толку от этого не будет: компьютер в квартире на Вернадского, ключ у Евгении Алексеевны (и у самого Николая Геннадьевича, конечно). Как попасть в квартиру? Взламывать дверь?»
«Да, не годится. Может, в компьютере на работе?»
«Я скажу Евгении Алексеевне. Свяжемся с кем-нибудь из его отдела, я этих людей не знаю, но электронные адреса есть в почте Николая Геннадьевича, я их вижу».
«Время идет, — напомнил Новинский. — Попробуйте прямо сейчас».
Я попробовал. Составил и послал по двадцати шести адресам письмо с просьбой при первой же возможности поискать в компьютерах лаборатории внегалактической астрономии документы с такими ключевыми словами…
Я не ждал ответа раньше утра, но получил почти сразу, не прошло и десяти минут. Писал Михаил Уваров, аспирант Н.Г.
«Я нашел несколько документов, — было в письме. — Не уверен, что именно это Вам нужно, пересылаю, смотрите сами».
«Получилось!» — написал я Новинскому и получил в ответ изображение улыбающейся рожицы.
«Перешлите и мне, — попросил он, — подумаем вместе, у меня есть кое-какие соображения, но я не уверен, что они достаточно безумные, чтобы быть верными».
Фраза показалась двусмысленной, учитывая обстоятельства, но я оставил свое мнение при себе, отослал четыре текста, присланных из Москвы, и вывел на экран первый из них, сразу посмотрев на дату создания и последнего редактирования документа. Файл был создан 4 января нынешнего года (прошло почти семь месяцев), а редактирован в последний раз 23 июля. За двое суток до отлета!
Полагаю, что этот текст будет обнаружен в моих файлах уже после того, как эксперимент завершится. Я не знаю, каким окажется результат. Если бы знал, не было бы смысла в эксперименте. Если я не присутствую при чтении, значит, для меня лично эксперимент закончился неудачно. Хотя… Что означает, в данном случае, удача? Не хочу обсуждать это. Моя судьба… Нет, о собственной судьбе — в документе 3. Здесь — обоснование и начальные условия.
Я переключился на документ номер 3. Сейчас судьба Николая Геннадьевича была важнее его научных измышлений и экспериментов.
Женечка, ты читаешь эти строки — значит, меня нет рядом с тобой. Значит, я не вернулся, прости меня за то, что я ушел так неожиданно, так для тебя поспешно. Прости, я не рассказывал о том, что занимало меня целых двадцать лет. Как сейчас подумаю, это кажется невозможным даже мне самому: двадцать лет держать в себе. Ты, конечно, о чем-то догадывалась, знаю я твою интуицию, но знаю также и твой характер. Если бы я тебе все рассказал, наша жизнь стала бы кошмаром. Ты бы меня переубеждала, ты бы доказывала, что все это чепуха, ты бы сделала все, чтобы я не занимался глупостями, как ты в семьдесят шестом все сделала, чтобы я не поехал работать на шестиметровом. А сейчас ты точно не допустила бы, чтобы я тратил свои силы, которых и так немного, на работу, которую никогда не покажу никому и никогда не опубликую, даже если полностью прав. Потому что, если я прав, это и без меня узнают, и какая тогда разница, кто был первым? А если я не прав, то, скорее всего, не вернусь. Я уже не тот, каким был в молодости, и с собой мне придется взять только самое необходимое…
Как многословно! Когда он наконец перейдет к сути?
…И еще я ничего не мог тебе сказать, потому что до сих пор люблю тебя. Да ты это и так знаешь, и я знаю, что ты меня любишь тоже. Так вот, ради нашей любви я делаю то, что делаю. Ради нашей любви и нашего Кости. Я ему, кстати, отправлю три письма из этих четырех. На всякий случай. Попрошу, чтобы не читал, но он парень любопытный и прочитает, конечно, но не будет рассказывать по тем же соображениям, по которым не рассказываю я…
Вот еще упущение! Почему никто не подумал, что информация может быть у Константина Николаевича? Только потому, что он далеко?
…я люблю тебя, Женечка, ты себе не представляешь…
Зачем я это читаю? Покажу тете Жене, пусть сама решает, надо ли связываться с Костей.
Я вернулся к первому документу.
Обоснование.
О том, что технологии могут оказывать влияние на климат, я прочитал в фантастическом рассказе. Было это в семьдесят восьмом году, и писали тогда не о глобальном потеплении, конечно, а о том, что человек своими действиями портит экологию. Портит, да, не такая уж это была новость даже тридцать лет назад. Помню, критики упрекали писателей-фантастов в том, что, предсказав кучу всякого, от атомной бомбы до лазера, они прошли мимо экологической катастрофы. Но для меня тот рассказ стал откровением. Я не читаю худлит, ты знаешь. Пустая трата времени. Человек может прочитать за всю жизнь определенное число книг и успеть в своем деле определенные вещи, и потому книги — разве это не очевидно? — должны быть книгами по профессии и по смежным тоже. Худлит — для воспитания нравственности, но для чего тогда родители? Рассказ тот я бы читать не стал, но так получилось — летел в Алма-Ату на совещание, взял с собой только что вышедшее переиздание «Теоретической астрофизики» Соболева и случайно положил книгу не в портфель, а в багаж. Так что же, три часа надо было думать? Мне в самолете не очень думается, привык читать. Там оказался журнал в кармашке впереди стоявшего кресла, «Знание-сила». Я проглядел статьи, была и по астрономии, очень поверхностная, перечисление имен и дат, никакой внутренней логики. А в конце номера был рассказ. Я прочел его по инерции, не сразу поняв, что это не научно-популярная статья. Рассказ поразил. Какой-нибудь знаток фантастики сказал бы, что там не было ничего нового, но для меня это было ново…
Как опять многословно! Я знал Николая Геннадьевича как человека, говорящего обычно самую суть и не отвлекающегося на мелочи. А тут… «Растекашеся мысию по древу»…
Или это я «растекашеся», а Н.Г., напротив, был, как обычно, точен, и я просто не усваивал половины смысла?
…Итак, метод объединения. «Солярис» Лема и «Когда Земля вскрикнула» Конан Дойла. Вообще-то автор не точен. Он наверняка пользовался идеями Лема и Конан Дойла, но прямое их объединение привело бы к совсем другому существу.