Мне посчастливилось дружить с ним все последние полтора десятка лет его жизни. И я гордился, что мы были на «ты»4 и что для меня он все эти годы оставался просто Димой. Несмотря на разницу в возрасте – в отцы он мне вряд ли годился, но между поколениями, родившимися до войны и после, пропасть пролегала отчетливая… И несмотря на давление авторитета, от которого некуда было деться. Когда мы познакомились, я еще учился на физфаке МГУ, посещал (как вольнослушатель) посиделки фантастов в московском Доме литераторов. А Биленкин – уже известный писатель, один из лидеров того первого «молодогвардейского» призыва, пришедшего в литературу на излете «оттепельных» ранних шестидесятых. Достаточно того, что для меня он уже тогда был автором рассказов «Марсианский прибой» и «Город и Волк». Сколько я с тех пор перечитал фантастики и сколько всего позабыл, а эти два произведения помню.
Потом знакомство переросло в дружбу – настоящую, без оглядки на возраст. Потому что у нас обоих – как практически у всех, кто так или иначе был связан тогда с фантастикой – началась своя война. И мы вмиг стали однополчанами. У нас было одно дело, общие друзья и общие враги, и нам также была нужна победа одна на всех. И за ценой мы не постояли… Я пишу эти высокие слова без иронии и без пафоса, хотя сегодня, по прошествии трех десятков лет, на многое смотрю, разумеется, по-иному. Но тогда для тех, кто в ней участвовал, это была настоящая война. И все было по-настоящему – разве что крови реальной не лилось. Хотя попорченной хватало. Как и героизма с подлостью, побед и поражений, радости и отчаяния, открытых сражений и секретных операций. А самое главное, недостижимой в мирной жизни простоты.
Не буду на этом останавливаться, это тема особая. Скажу только, что «на той далекой, на молодогвардейской» хватало и таких непреходящих черт всяких войн, как паника, импульсивные решения, ярость, озверелость – короче, «помрачения умов». И когда от отчаяния опускались руки, эмоции захлестывали, мозги кипели и хотелось выть от бессилия (силы-то были не просто неравны – несоизмеримы), всегда оставалось одно: позвонить Диме и напроситься в гости.
Я хорошо помню, как врывался к нему разгоряченным, с какими-то последними новостями, «о которых – не по телефону». А Дима, всегда спокойный и рассудительный, усаживал меня в кресло, затыкал мне рот огромной чашкой чая, а сам, полулежа на необъятном диване, закуривая сигарету за сигаретой и оглаживая свою необъятную бороду, как учитель на уроке, аккуратно и обстоятельно раскладывал все по полочкам. Четко оценивал сложившуюся ситуацию, просчитывал варианты ее решения, размышлял и анализировал. Как будто там, за окнами его квартиры на Бутырском валу, не рвались снаряды, не гибли люди и не катилось все к чертовой матери!
На самом деле, конечно, ничего такого на московских улицах конца семидесятых не происходило. Но мы оба точно знали, что происходило другое. В конкретных кабинетах составлялись конкретные мнения и писались конкретные бумаги, которые позже ложились в основы конкретных документов, докладывались на конкретных совещаниях и пленумах. После чего с высоких трибун и с газетно-журнальных полос «конкретно» прикладывались конкретные писатели – как правило, с подозрительными нетитульными фамилиями. И хорошо еще, если просто вылетали из темпланов издательств их книги – некоторым вообще таким образом «зарезали» путь в литературу. После чего кто спивался, а кто в отчаянии сам уходил не только из литературы – из жизни. Такие тоже были – вот почему я по-прежнему называю то время войной. А вместо ошельмованных или просто тихо выдавленных из литературы ползла, затопляя журналы, страницы книг и умы, отвратительная и сильно пахучая субстанция, вонь от коей не улетучилась по сей день. Систему канализации, из которой она проистекала, составляли учреждения известные – издательство «Молодая гвардия» и оба госкомитета: Госкомиздат и Роскомиздат. Хотя зарождались эти миазмы выше – во властном «бермудском треугольнике», образованном тремя мрачными зданиями на Лубянке, Старой и Новой площади (КГБ, ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ).
Хуже всего, что и помощи ждать мы могли оттуда же, из тех же учреждений – но из других кабинетов. (О метаниях Максима из «Обитаемого острова» мы читали, как о своих собственных – разве что «суперменами», увы, не были…) Чтобы хоть как-то противостоять этому напору агрессивной энтропии, нужно было писать другие бумаги и находить им «крылышки», чтобы долетели в нужные кабинеты. Нужно было искать в тех кабинетах если не соратников, то хотя бы конкурентов особо распоясавшейся нечисти. Нужны были аргументы, изложенные на понятной гипотетическим заступникам партийно-официозной «фене». Нужна была умная демагогия, нужно было искусство Максима Каммерера и Отто фон Штирлица, чтобы столкнуть лбами врагов, заставить их подсиживать друг друга. Потому что истинных друзей и единомышленников у нас было тогда «наверху», прямо скажу, негусто.