Он протянул батончик аборигену и пустился в долгие соблазняющие уговоры. Наконец, просверлив меня взглядом красных глаз, Яртатгурк злобно зарявкал визгливую песню, да так внезапно, что все анула подпрыгнули. Опасливо переглянувшись, аборигены потянулись назад в лагерь.
— Помяни мое слово, такое мало кто из белых слышал, — сказал Маккабби. — Древняя песня смерти анула.
— Чушь, — сказал я. — Он не умрет.
— Не он. Ты.
Я укоризненно покачал головой.
— У меня нет времени для веселья. Мне нужно садиться за проповедь, которую я произнесу по завершении ритуала.
Как видите, декан Дисми, я задал себе немалую задачу. Мне нужно было подготовить две версии: одну — на случай, если вызывание дождя увенчается успехом, и другую — на случай, если оно провалится. Но в них имелись и сходные моменты: например, в обеих я называл Псалтырь «чековой книжкой в банке Бога». Но тут, разумеется, вставала проблема, как объяснить понятие «чековая книжка» словами, понятными аборигену австралийской глуши.
Трудясь в уединении моего шатра бдения, я все же прислушивался к добросовестным завываниям Яртатгурка. К тому времени когда спустилась ночь, он охрип и как будто несколько раз был на грани того, чтобы сдаться. Всякий раз я тогда откладывал карандаш и спускался помахать ему поощрительно через прудик. И такое проявление моего неустанного интереса неизменно вдохновляло его на удвоенный пыл.
Остальные анула эту ночь тихо провели в своем лагере — без стонов несварения желудка, усталости боя или прочих недомоганий. Я был благодарен, что никакой внешний гам не нарушает моей сосредоточенности, и даже высказался по этому поводу Маккабби:
— Туземцы сегодня как будто притихли.
— Нечасто бедолагам удается набить животы хорошим питоньим мясом.
— Они съели церемониальную змею? — вскричал я.
— Какая разница? — утешил он. — Скелет-то остался под твоей плетеной корзинкой.
Ну и ладно, подумал я. Теперь все равно уже ничего не поделаешь. И, как намекнул Маккабби, должен же скелет явить символ столь же мощный, что и полноценный труп.
Перевалило за полночь, и я только-только закончил заметки к завтрашней службе, когда с визитом явилась делегация старейшин.
— Они говорят, ты очень их обяжешь, Преп, если либо поторопишься и помрешь, как полагается, или как-нибудь ублажишь Яртатгурка. Они заснуть не могут, пока он там куролесит.
— Скажи, — повелительно махнул рукой я, — что вскоре все завершится.
Я не знал, сколь верны были мои слова, пока несколько часов спустя мой сон безжалостно не прервали: шатер сложился надо мной, как зонтик, и — пш! — исчез во тьме.
Потом так же яростно темноту разорвала и прогнала совершенно самая яркая, извивающаяся, раздваивающаяся, каскадная молния, какую я только мог надеяться увидеть. За ней тут же последовали еще большая чернота, едкий запах озона и накатившая канонада грома, который словно бы подхватил все земли Никогда-Никогда и встряхнул, как одеяло.
Когда ко мне вернулся слух, я разобрал голос Маккабби, в неприкрытом ужасе скулящего в темноте.
— Разрази меня, Господи!
Это казалось более чем вероятным. Я как раз увещевал его умерить безбожие рассудительностью, когда по гулкому куполу небес пронесся второй космический раскат, еще более впечатляющий, чем первый.
Не успел я оправиться от его оглушительной ярости, как ветер, наподобие поршня, ударил меня в спину, скрутил в шар и послал кувырком по кочкам. Я болезненно отскакивал от многочисленных эвкалиптов, акаций и каких-то неопознаваемых препятствий, пока не столкнулся с другим человеческим телом. Мы обхватили друг дружку, но продолжали путешествовать, пока ветер на мгновение не утих.
По великой милости фортуны это оказался Маккабби — хотя, должен сказать, сам он в этом особой милости не усмотрел.
— Что, скажи на милость, ты натворил? — дрожащим голосом вопросил он.
— Что сотворил Господь? — поправил я его.
О, какое неизгладимое впечатление это произведет на анула, когда я объясню, что все это дело рук вовсе не их широкорота!
— А теперь, — не мог не воскликнуть я, — если бы только полил дождь!
Не успел я произнести эти слова, как нас с Маккабби снова расплющило. Дождь обрушился, как каблук Всевышнего. Он продолжал безжалостно топтать мою спину, вдавливая меня в жесткую землю так, что я едва мог расправить грудь для вдоха. Это, подумал я в муках, много больше, чем я намеревался просить.
По прошествии неисчислимых минут мне удалось приблизить губы к уху Маккабби и проорать достаточно громко, чтобы он услышал: