— Вы даже вводите такое понятие: пространство времени.
— Москва существует в пространстве времени. Ее пространство физическое не очень интересует, архитектура в ней — не самое главное. Главное — взаимосвязь событий, их оформление, которое в первую очередь идет через календарь и логично и красиво выстроенный круг праздников. То есть вы как будто идете по коридору вокруг большого круглого зала. Вы должны идти только по коридору, анфиладой, из двери в дверь, но вы всегда можете выглянуть в общий зал, во все помещение календаря, увидеть еще пять-шесть праздников, связанных с этим. Этот зал и есть пространство времени. В этом зале и живет Москва, это ее любимое помещение, а архитектура — видимость. Для нее нужно какое-то внутреннее убеждение. Большевики не выходили из этого пространства, они все перевернули наоборот, но цепочка осталась та же: просто свет включили в другом месте — и Пасха переехала на ноябрь.
— Москва в вашей книге названа машиной времени.
— Если существует определенный, узаконенный распорядок, то, когда мы празднуем, то есть на свободе от всякого занятия размышляем, а не просто веселимся, тогда рисуется либо пустота вокруг нас, либо открывается время. Москва, выдумывая праздники, выдумывает время. Она производит большее время в головах своих жителей, награждая их этим. Сознавая большее пространство, человек становится не просто времяпроводящим, но времяпроизводящим существом.
— Значит, речь не идет о перемещении в какое-то время?
— Перемещение происходит. Ведь празднование христианского цикла — это перенесение в 33-й год от Рождества Христова. Важный и серьезный опыт соотнесения себя с евангельской матрицей. Это, конечно, путешествие во времени. Причем не литературное и не физическое. Если мы сознаем себя как некую проекцию тогдашнего события, то это — включение в сферу общего сознания, расширение сознания, вдох времени, а не механическое перемещение в какой-то год. Москва же это оформляет еще дополнительно и дополнительно, она как-то наворачивает эти круги. Хотя Москва с тем же удовольствием уничтожает время, снося памятники, вычеркивая из своей истории каких-то людей, а затем восстанавливая их. В общем, она постоянно работает со временем… А сейчас она просто торгует, заведя глаза под лоб и совершенно не думая о завтрашнем дне. Сегодняшнее состояние Москвы — это опасное выпадение из большего времени, утилитарная сосредоточенность на сиюминутных вопросах. За 20 лет многое разрушено. Это не материальные памятники, а памятники памяти.
— Ваш рассказ очень графичен. Да и в книге многие мысли «поверяются геометрией» — чертежи, схемы. Вы даже вывели формулу: рисунок = текст. Иллюстрирование фантастики также укладывается в этот алгоритм?
— У вас мне не нужно выдумывать какую-то картину мира, я детским образом читаю и с великим удовольствием рисую. Хотя не все так просто: это тоже важное действие — обобщение материала. Но здесь нет таких наворотов, о которых мы сейчас говорили. Я бы линии не провел, если бы задумался, что она означает, а она означает, ведь рисование — это очень сложное кодирование информации. Но в конкретном рисовании я эту рефлексию стараюсь отключить, потому что иначе не будет сделано ничего.
В фантастике я нахожу некое равенство. Художник — фантазер, а иллюстрация — это еще один текст. Есть иллюстративное рисование: вы что-то рассказываете своим рисунком. И поэтому мне очень хорошо и спокойно, когда я читаю чью-то фантастику и начинаю рядом наводить свою. Мы одинаковы, здесь есть равновесие. Надеюсь, ваши читатели мои картинки тоже читают.
Беседу вела Елена БОСОВСКАЯ
Вл. ГАКОВ
ИЗЛЕЧЕНИЕ СОЗДАТЕЛЯ
Миллионы людей во всем мире наслышаны о главном персонаже этого писателя, которому в январе нынешнего года исполнилось бы 105 лет, — непобедимом воине-варваре Конане. Редкое везение для всякого пишущего. А не повезло литературному отцу Конана из-за этого же «дитяти». Потому что лишь малая часть из миллионов, увлеченных Конаном, в действительности прочла хотя бы строчку, написанную самим автором. История в современной масс-культуре, увы, не новая и даже не парадоксальная.
Если бы не слава предшественника — создателя Тарзана и Джона Картера Марсианского, быть бы Говарду[28] неоспоримым зачинателем героической фэнтези в американской литературе! Впрочем, и так Говарда знают миллионы, а сотворенный им образ Конана задал своего рода канон (прошу прощения за невольный каламбур) для целого субжанра фантастической литературы.
Все, сочиненное писателем до войны, было в последние десятилетия XX века переиздано и даже пользовалось успехом. И все же не сравнимым с тем, что выпал на долю целой команды разработчиков «золотой жилы» — самозваных «подражателей» и «дополнителей», без зазрения совести настрогавших почти вдвое больше того, что оставил после себя Говард.
А тут еще роскошный кинобоевик с Арнольдом Шварценеггером, снятый в 1981 году Джоном Миллиусом! Режиссер, кстати, в одном из интервью откровенно признался, что отталкивался не столько от не читанного им соотечественника, сколько от ницшеанского ubermensch'a, нордической «белокурой бестии» и тому подобных знакомых ассоциаций.
Словом, отношение наших современников к американскому автору Роберту Говарду в значительной мере основано на отношении к Конану Киммерийскому.
В нем присутствовали все черты того, что гарантированно должно было привлечь определенную часть читательской массы. И столь же категорически насторожить другую.
Варвар из легендарной древней страны Киммерии — безусловный сверхчеловек во всем, что касается мускулов и военного искусства! Бесконечно воюющий с ордами врагов, в роли которых выступают слегка замаскированные «низшие расы», чуждый сантиментов и не слыхавший о каком-то «гуманизме». Движимый не разумом, но «голосом крови» и ничем не сдерживаемыми инстинктами, а единственным Законом признающий меч или секиру…
Многим, и в их числе автору этих строк, подобная литература представляется чрезвычайно опасной — если перестать относиться к ней только как к литературе, несерьезному развлечению на сон грядущий… Но в защиту Роберта Говарда можно привести аргумент, мало зависящий от симпатий и антипатий критика. Говард был первым. Пионером, первооткрывателем целого литературного жанра. Не его вина, что тот впоследствии изрядно затоптали.
И, как уже было сказано, писатель лишь в определенной мере несет ответственность за то, что миллионы читателей и кинозрителей превратили в культ. «Садист, фашист, заторможенный и затерроризированный собственными комплексами подросток… Таковы лишь некоторые из брошенных Говарду обвинений, — пишут авторы одной из книг, посвященных создателю Конана. — Что ж, это, вероятно, один из самых непонятых и несправедливо обвиненных авторов после Ницше». Так что познакомиться с реальным Робертом Говардом — без всех последующих «наслоений» — в любом случае любопытно. Тем более что биография писателя дает много пищи для размышлений.
Роберт Эрвин Говард родился 24 января 1906 года в семье сельского врача Айзека Говарда, который практиковал в богом забытой техасской деревушке Пистере. Семья будущего писателя была типично американской — потомки пионеров, еще сохранившие память о тех днях, когда в этих местах проходил Фронтир. Дед по отцовской линии в 1849 году, подобно многим, двинулся в Калифорнию, где только что открыли золото; и если бы не подхваченная в дороге холера, до конца жизни приковавшая его к Техасу, вполне возможно, повторил бы судьбу героев Джека Лондона. Видимо, неслучайно последний стал любимым писателем юного Роберта Говарда… Мать также происходила из семьи пионеров и еще застала последний крупный рейд команчей, некогда безраздельно контролировавших Техас, а впоследствии почти полностью истребленных. И столь же неслучайно подсознательная антипатия к «краснокожим» передалась от матери к сыну. Во всяком случае, знание индейской специфики позже неплохо помогло писателю, когда с фантастики он переключился на вестерны.
28
Правильнее, конечно, Хоуард, но со сложившейся традицией сражаться уже бессмысленно. (Прим. авт.)