Поднимаясь, он свирепо растянул губы:
— Хозяин, лошадей нам свежих!
Все глядели на него в этот момент, но только Шмель — без страха.
Второй раз за пару дней Шмелева жизнь круто повернулась. Если не считать того момента, когда она висела на волоске.
Стократ взял его к себе в седло. Первую часть пути, ровную, одолели легко и скоро очутились на месте вчерашнего побоища. За ночь кровь почти слилась с землей, но проклятые мухи, кружась над тропинкой, звенели назойливо и тошнотворно. Шмель судорожно сглотнул. Стократ тронул лошадь, и та перешла на рысь.
Миновали то место, где Шмель встретил торговца. Миновали потайную тропинку. Шмеля покачивало в седле, и покачивался мир вокруг: живописная пропасть справа, отвесная стена, поросшая кустарником, — слева. Потихоньку начали слипаться глаза.
— А теперь, — сказал Стократ вполголоса, — расскажи мне все, что знаешь о лесовиках. Это очень важно.
— Я не так много знаю…
— Просто отвечай. Как они себя называют?
— Они? Люди…
— У них нет специального слова… вкуса, чтобы выделить свое племя из прочих? Древесные, лесные… что-то в этом роде?
— Нет. Они говорят… они вкушают про себя — «люди».
— А мы тогда для них кто? Как они нас называют?
— Чу… чужие, — Шмель запнулся. — Безъязыкие.
— Кто у них правит? Князь, правитель — кто?
— Называется «вождь»… У них есть несколько родов, познатнее и попроще, вождь — такой важный старик… кажется.
На узком и крутом участке дороги Стократ спешился, оставив Шмеля в седле, и зашагал рядом, ведя лошадь под уздцы. Стражники нагнали их и теперь двигались следом, соблюдая почтительное расстояние. За стражниками, отстав, тащились старшие братья Шмеля с печальным грузом — телом Сходни.
— Они, значит, люди, а вокруг безъязыкие чужаки, — задумчиво проговорил Стократ. — Послушай, а как они думают? Если у них нет слов?
— По-моему, точно как мы. Только… языком.
— Вот так?
Стократ высунул язык, уставился на его кончик, скосив глаза. Шмель, как ни был замучен, рассмеялся.
— Так, повеселел, уже лучше… А что у них за оружие, кроме луков?
— Еще метательные ножи… Всякое. Они хорошие охотники… Еще яды.
— Яды — это плохо, — пробормотал Стократ. — Раньше они никогда не пытались отравить послание?
— Что ты!
Стократ замолчал, о чем-то раздумывая. Дорога сделалась ровнее и шире. Стена слева отступила, давая место мелким корявым соснам. В свете проглянувшего солнца открылась Белая дорога почти донизу — витой шнурок желтовато-молочного цвета.
— Ты говоришь, они охотники. Значит, на охоте, чтобы срочно позвать товарища, они несут ему питье?
— Нет! Понимаешь, они ведь не глухие. Они могут перекликаться по-птичьи, например. Повторять звериные звуки. Чтобы сказать: «Привет, это я» или «Посмотри направо», — одного свиста хватит. Но они не называют это «язык» и не считают разговором, достойным человека.
— Хм.
— А «языком» они называют только то, что можно пробовать на язык… Вкушать. Это достойно человека. У них есть целый ритуал для беседы: двое сидят, и перед каждым специальный прибор, чтобы обмениваться вкусами. Потом наставление — когда один готовит вкусы, а многие вкушают. Мастер рассказывал, есть еще песни, поэмы…
Шмель запнулся. Он не скорбел о мастере. Должен был скорбеть, но не чувствовал скорби, а только горечь.
— Поэмы? — осторожно удивился Стократ. — Песни?
Шмель вздохнул:
— Любой смысл на воде, или на вине, или на жире — это просто послание. А вложить смысл в еду — это уже песня. Следующая ступень искусства.
— Тушеное мясо, — мечтательно проговорил Стократ. — С подливой… и травами. Я чувствую этот вкус… Но не слышу песни. Только удовольствие для брюха.
— Вот за это они, в общем-то, презирают людей. — Шмеля на секунду перестало клонить в сон. — Мастер рассказывал: у них в старину бывали длинные пиры… где все одновременно вкушали что-то героическое. И к концу пира знали и чувствовали больше, чем в начале.
— Героическое? — заинтересовался Стократ. — О чем же?
Шмель отвернулся от пропасти, чтобы не закружилась голова.
— О подвигах. О воинах… О том, как кто-то гибнет, а другой в последний момент приходит на выручку и всех спасает.
И замолчал, пораженный несоответствием: он, ни разу в жизни не державший меча, — и высокопарные мечты о доблести.
— Военная доблесть — это хорошо, — Стократ шагал легко, его сапоги, казалось, едва касались крутой, неровной, каменистой дороги. — Теперь внимание: с кем они воевали? Когда? Кто победил?