Она сунула ему хлеб, завернутый в тряпицу.
На улице было сыро и зябко, Шмель сразу же затрясся, застучал зубами от холода. Человек с мечом у пояса вывел из-под навеса свою лошадь, уже оседланную, а Тина подтолкнула Шмеля вперед:
— Вот, с ним поедешь, я хоть спокойна буду…
Шмель растерялся. Он сторонился незнакомцев. До десяти лет отец запрещал ему разговаривать с чужими — вообще, как если бы мальчик был немой.
— Я сам!
— Да вместе же легче! Мало ли, в горах ногу подвернешь, и что? Звери там… Даже купцы караванами ходят!
— Да на что я сдался зверям? — Шмель попятился. — Я не купец, я сам сюда пришел, сам обратно дойду…
— Ноги сотрешь о камень, — тихо сказал приезжий, поймав его взгляд.
Шмель странно успокоился. Никогда прежде ему не доводилось быть таким равнодушным.
— Ноги сотру о камень, — повторил он шепотом.
Приезжий взял его под мышки и подсадил на лошадь. Никто не подсаживал Шмеля с тех пор, как ему минуло шесть — повсюду забирался сам.
— Прощай, Тина, — тихо сказал приезжий.
И, больше не слушая ее, вывел лошадь за ворота.
Первым желанием Стократа было отговорить мальчишку от сегодняшнего похода на перевал: там, где должны были встретиться купец, Стократ и разбойники, мальчишка явно оказался бы лишним.
А потом заговорило любопытство. Мальчишка долгое время был учеником языковеда и сам умел читать по вкусу напитка; возможно, он своими глазами видел лесовиков. Поддавшись любопытству, Стократ решил, что парню ничего не угрожает: и купец, и Стократ всю дорогу проедут верхом и прибудут на перевал куда раньше, чем пешеход-подросток. К появлению мальчишки все будет кончено, а Стократ, пожалуй, успеет и прибрать на месте происшествия.
— Ты сам видел когда-нибудь лесовиков?
— Нет. Они чужих не любят.
Шмель отвечал, как во сне, и смотрел прямо перед собой, на дорогу. Стократ шел рядом, ведя лошадь в поводу. Мальчишка сидел в седле неуверенно и не доставал до стремян.
— А кто же к ним ходит? На переговоры, например?
— Дозорные от князя, стражники, двое или трое. Когда в чаше огонь зажгут — дозорный бежит за посланием. И обратно так же.
— А лесорубы их видели?
— Тем они не показываются.
— Лесовики, что же, опасны? Раз уж с ними так считаются?
— С такими не считаться — себе врагом быть. Они бойцы хоть куда. И яды у них… мастер говорит, яды у них отменные.
— Их много?
— Не знаю. Уж не меньше, чем нас.
— Они похожи на людей? Или как деревья — ноги в земле?
— Да какое там! Люди как люди. Только глаз нет.
— Совсем слепые? И как же бьются тогда?
— Не знаю. Говорят, они слышат не ушами, а всем телом.
— Как это?
— Не знаю. Я не видел:
— Допустим… А что это такое — их язык?
— Великое искусство.
— Да ну! А как ты, к примеру, читаешь такое послание?
— А так: «соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время». Это — основа, а на ней снасти: тепло и холод, гладкий и терпкий, вязкий и легкий. И еще послевкусие…
— Сложно, — сказал Стократ. — А скажи, зачем тебе языкознание? Зачем учиться пошел?
— Хотел знать, чего другие не знают.
— …чего другие не знают.
Шмель покачнулся в седле и вдруг проснулся. С момента, когда приезжий посмотрел ему в глаза и сказал что-то… неважное, какие-то бессмысленные слова, — с этого момента он был сонный, спокойный, сам себе чужой; за восемь месяцев его много раз спрашивали, зачем пошел к мастеру в учение, и всем он врал: хочу послужить князю, хочу выбиться в люди, хочу заработать… А правду сказал только сейчас, в оцепенении. И от этого, должно быть, очнулся.
Он сидел верхом на чужой лошади, справа и слева тянулась дорога, пустынная, уже далеко от жилья. У седла были приторочены его заплечный мешок и еще какие-то вьюки. Незнакомец шел рядом, задавая вопросы, и кто знает, сколько уже Шмель успел ему выболтать!
— Я сойду, — он испуганно завозился в седле. Лошадь вопросительно повернула голову.
— Меня зовут Стократ, — негромко сказал незнакомец. — Можешь меня не бояться.
— Я не боюсь!
Он неловко сполз на дорогу. Лошадь поглядела осуждающе.
— И мешок мой отдайте…
— Почему мастер тебя прогнал, как ты думаешь?
Шмель замер с протянутой рукой.
— Он ведь прогнал тебя по приказу княжеского советника, — Стократ кивнул. — Но обставил дело так, будто ты сам виноват. С князем у тебя ссоры не было случайно?