Делрой взглянул направо, потом налево, недоумевая, что могло случиться с обещанным отрядом охраны. Не то чтобы женщина представляла угрозу — она была совсем крошечной и, судя по всему, не имела оружия. Однако она нарушила его затворничество перед соревнованиями, которое Мичито полагал столь необходимым.
— Ваших охранников отвлекли, — сказала женщина высоким детским голосом. — Совсем ненадолго. Мне нужны всего лишь несколько минут вашего времени.
— А мне нужно всего лишь без помех подготовиться, — с нажимом ответил Делрой. — Если вы желаете со мной поговорить, почему бы вам не подождать до конца соревнований?
— Потому что я хотела быть первой. После того как вы побьете рекорд, вас засыпят предложениями. Пробиться к вам будет уже гораздо труднее, и даже если это удастся, я буду лишь одним голосом среди многих… Если я пообещаю, что уйду, скажем, через десять минут, вы меня выслушаете?
— Не думаю, что дело того стоит, — сказал Делрой. — Мичито рекомендовал мне избегать любых контактов. Я не разговариваю даже со своей семьей.
Ему живо вспомнился кадр из старого фильма: моряки, зажимающие уши, чтобы не слышать роковых голосов сирен. Здесь не было никого, кто мог бы привязать его к мачте. Куда все подевались?
— Мичито очень бережет вас, я знаю. Его задержали вместе с остальными. Но ему не о чем волноваться: у меня нет намерения снизить ваши шансы на победу. Я сама хочу, чтобы вы побили рекорд, и уверена: вам это удастся.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Делрой, не вполне успокоенный, но благодарный ей за то, что она до сих пор не всадила ему пулю в коленную чашечку, что с легкостью могла бы проделать, имей оружие. Ее дерзость заслуживала награды. Бунтарская жилка в нем приветствовала это отклонение от расписания, незапланированную встречу, которая могла завести куда угодно.
— Благодарю вас, — сказала она. — Я очень ценю то, что вы дали мне эту возможность. Прежде всего позвольте представиться: меня зовут Яра Родригес, — она сделала короткую паузу, — и как я вижу, вы не узнаете это имя, хотя однажды я находилась в ситуации, очень похожей на вашу. Сорок пять лет назад я входила в состав команды, побившей мировой рекорд для женщин в эстафете на четыреста метров. Насколько я знаю, этот рекорд держится до сих пор. — Она ностальгически улыбнулась. — Мы добились некоторого признания, хотя оно было далеко от того, что предстоит вам. Стометровка для мужчин имеет культовый статус среди забегов.
Делрой начал что-то говорить, но посетительница прервала его:
— Я здесь не для того, чтобы жаловаться на каприз истории, из-за которого одна дистанция считается более значительной, чем другая, а одиночные забеги более интересны для прессы, нежели эстафеты. Не важно, почему ваша победа будет считаться самой престижной, просто это так. И именно поэтому ваше решение имеет такое значение.
— Мое решение?
— Насчет того, что вы будете делать потом. Возможно, вы будете продолжать бегать. — Судя по ее тону, она считала это маловероятным. — Однако если вы бросите спорт, то что дальше? Весь мир будет смотреть на вас, ожидая, что вы выберете.
— И насколько я понимаю, вы хотите сделать мне предложение. — Делрой вздохнул, разочарованный, что все оказалось настолько плоским и прозаическим. — Послушайте, все мои дела ведет мой агент. Меня не интересуют разговоры ни о какой коммерции. Я для того и держу агента, чтобы он разбирался с подобной чепухой.
— Я вовсе не прошу вас рекламировать золотые украшения, — колко отозвалась Яра. Делрой подавил смешок: это выглядело нелепо — его отчитывает существо ростом с малолетнюю девчушку.
Она показала на тело Делроя, даже в сидячем положении возвышавшееся над ней.
— Вот это гораздо более фундаментальная вещь. Вы собираетесь оставить себе то тело, с которым родились?
— А-а… Понимаю, о чем вы. — Делрой помолчал. Над этим ему еще не приходилось размышлять серьезно, поскольку дело не казалось срочным. — Да, наверное, на какое-то время оставлю. Куда спешить? Есть уйма вещей, которых я в этом теле еще не делал; можно заняться ими, прежде чем его усовершенствовать.
Например, наркотики. Легких наркотиков тысячи, а он до сих пор не пробовал ни одного. Это ограничение было наследием старых законов против наркотиков, введенных еще на заре легкой атлетики, а также маниакальной боязни, что любая необычная субстанция может каким-то неизвестным образом улучшить показатели.
Не то чтобы он стремился превратиться в дрожащий сгусток оргазма, вовсе нет. Его привлекало не столько желание какого-то конкретного наркотика, сколько перспектива выбора: роскошь иметь бесконечное число вариантов, открытых для исследования.