Кобольд почесал подбородок.
— Не понимаю. Мы во все времена наблюдали у вас эти дела. И с каждым разом, когда мы поднимались наверх, чтобы посмотреть, безумие нарастало. Раньше вы выстраивались рядами друг против друга и палили из этих своих ружей. Теперь вы укладываете галлов в одну канаву, пруссаков в другую…
— Эй, поосторожнее. Я шваб, а не какой-то там юнкер.
— …и заставляете их там оставаться, пока каждая сторона забрасывает другую этими бабахами. Верно?
— В точку. А время от времени, разнообразия ради, одна сторона выскакивает из своей канавы и атакует другую канаву. Примерно половина атакующих погибает, а остальные бегут назад в свою канаву, чтобы там дожидаться очередной бомбардировки.
— Ну, и зачем вы все это делаете?
Три года назад я дал бы другой ответ, но не теперь.
— Я уже и сам не знаю. Мы поем «Стражу на Рейне»[8] и думаем: какого черта? Французы поют «Марсельезу» и думают то же самое. Если там есть англичане, они поют «Долог путь до Типперери»[9] или что-то вроде. Может быть, янки принесут с собой какую-нибудь новую песенку, вроде «Боже, храни президента Уилсона».
Я проковылял к лежащей на земле балке и уселся на нее.
— Нет, я имею в виду, какой во всем этом смысл? Вот вопрос, на который я никогда не получал вразумительного ответа.
— Это война. У вас что, нет войн?
— Нет. И за что вы сражаетесь?
Я провел грязными пальцами по пересохшим губам.
— Ну… «Германия должна получить достойное место под солнцем». Гинденбург хочет заполучить Польшу и Прибалтику. Франция хочет Эльзас и Лотарингию, а также реванша за 1870 год и за все, что сделали фон Мольтке и Бисмарк. У Англии договор с Францией и Россией. Америка, как я думаю, просто сыта уже всем этим по горло. Россия хочет… черт, да разве кто-нибудь когда-нибудь знал, чего вообще хочет Россия?
Гэмлин поскреб под мышкой.
— Но вы же не воюете постоянно. И если война вдруг начинается, то кто-то ведь ее начинает.
— Войну начинают, когда где-нибудь пристрелят какого-нибудь жирного принца. Предлог всегда найдется. Покатится камушек с горки, а дальше нарастает лавина.
Гэмлин покачал головой.
— Да, за сотню лет ничего не изменилось. Или за две сотни? Со временем все становится туманным и расплывчатым. Мы, в общем-то, не следим за вашим течением лет. Арндт помнит этого типа Фридриха, а Людвиг знает кое-что о Карле, который кажется, был до него.
— Кто это такие?
— Короли, я полагаю.
— Нет, другие два.
— Мои приятели. Возможно, они бы тебе понравились, если бы ты с ними встретился.
— Где? Под землей?
— Где ж еще? Что тут у вас делается наверху, нас не особенно волнует. Вы, люди, все с приветом. — Он сделал жест мускулистой рукой, как бы отмахиваясь от нашего мира. — Но, похоже, у вас есть улучшения. В любом случае, вас стало больше. Да и шума от вас стало намного больше, это уж точно.
— Может быть… — На меня вдруг снова навалилась безмерная усталость. — Я просто хочу домой. Моя мать умерла во время «брюквенной зимы»[10]. Отец скончался спустя два месяца.
Я бросил взгляд на свои ноги — две опухшие колоды, втиснутые в потрескавшуюся, потертую кожу.
— Одна умерла от холода, другой от голода, — я закрыл глаза. — Я жалею, что сам не помер.
Настроение кобольда слегка изменилось.
— Ты не кажешься плохим парнем, — выразил свое мнение Гэмлин.
Я приподнял одно веко и слабо махнул рукой.
— Если не считать того, что я хотел вас убить, то вы вроде тоже неплохое создание.
Я понимал, что, скорее всего, разговариваю со столом убитого лейтенанта, но мне было все равно. Мне пришло в голову, что я порядочно запоздал с желанием лечь в сырую землю.
Снаружи в артобстреле наметилась пауза. Затем послышался звук уже не такой громкий — голос наших собственных пушек и пулеметов. Сначала прозвучали стаккато очередей и отдельные взрывы, а потом по нарастающей, и за несколько секунд все слилось в общий непрерывный грохот.
— Trommelfeuer! — заорал я.
— Что?
— Заградительный огонь! — «Лягушатники» все-таки вели свой обстрел перед атакой, мерзавцы!
Бум. Бум. Бум-бум. Бум! Блиндаж сотрясался от взрывов.
— Это тот самый миг, когда галлы начинают петь и выскакивать из своей канавы? — спросил Гэмлин, которого, во всей видимости, вся эта вакханалия не шибко волновала. Ну, разумеется, он же самолично заявил, что бессмертен, ублюдок этакий.