«Пусть побудет у меня, да и за Машей надо будет приглянуть. Елизавета Марковна меня порешит, если с Машей что-то случится».
«Хорошо».
«Вот и хорошо, что хорошо».
Шаги, громкие шаги, я бы сказала топот какой-то ног. Потом звук закрываемой двери и тишина. Такая тоскливая, но милая сердцу тишина. Шорох в коридоре. Наверное, кот. Слегка приоткрыв глаза, я сползла с кровати и направилась в ванную комнату. Струи воды сделали свое дела – привели мозг в порядок, а нервы в спокойствие. Я сделала напор посильнее и с ощущением блаженства подставила под струи воды спину и голову. Думалось на удивление хорошо и последовательно. Убийства явно ритуальные. Обустроенные вокруг трупа декорации повторялись и зраза в раз некоторыми элементами, но при этом основная декорация менялась. То море, то горы, то шпиль башни… Однако убийца творческая личность, есть можно так сказать, не обидев творчество в принципе, как род деятельности. Итак, театр. Это явно чье-то жуткое представление из многих действий. Каждое представление, каждое творчество что-то в себе несет. Даже в самое авангардное изливание творец всегда вкладывает смысл, порой понятный только ему самому, но все-таки смысл. Как же его понять то? Не сходить же с ума, как создатель этих убийств. Да, вариант, чтобы понять собаку надо стать собакой тут не проходит. Чтож, значит такой глубокий смысл оставим на момент изливания души преступника, когда его изловят. А то, что его словят я даже ни на грош, не сомневалась. Сжав кулаки, я стукнула ими о стену. Так… надо взять себя в руки. Злость – плохой помощник. Итак, театр. Ритуал. Смысл ритуала понятен только самому убийце и частично исполнителям. Ведь не может один человек убить такое количество людей, все это обыграть, обставить… должны же быть как в обычном театре и работники сцены, и актеры, и постановщики, а он режиссёр. Главный режиссёр всей этой вакханалии… Мороз по коже от ужа понимания происходящего. Это не просто серийный убийца, это группа, не побоюсь этого слова организация убийц, а точнее преступников, которые объединены одним человеком под флагом какой-то понятной только ему идеи. Более того он трансформирует эту идею, как хамелеон, под каждого участника процесса. Я это поняла, но как это объяснить другим? Это как описать вкус заморского фрукта. Надо использовать общепринятые и всем известные вкусы для описания, но как же это сложно! Ананас…ну… он как персик, яблоко и какой-то цитрус вместе взятые. Эх, сложно, очень сложно. Надо на каком-то при мере. Для этого надо почитать материалы дела.
«Материалы дела вряд ли Вам кто-то даст читать».
От неожиданности я подпрыгнула и естественно поскользнулась в ванной. Упала больно, подвернув ногу. Боль была резкой и сильной. Нет, только не голеностоп! Как же он меня подводит постоянно в неподходящий момент. Хотя тяжело представить подходящий момент для травмирования голеностопа.
«Я передам Вам полотенце. Постарайтесь завернуться в него, а я Вас достану из ванны. Сами Вы вряд ли выберетесь», – голос Давида звучал спокойно, ровно, но очень уверенно. Спорить с ним совсем не хотелось. Я взяла протянутое мне полотенце. Как смогла обернулась им и стала ждать неминуемое. Давид отодвинул дверцу душа, наклонился надо мной, присел и закинул меня себе на плечо. Да, видок еще тот. Полотенцем я прикрылась то только спереди и немного сзади, да так насколько позволяла боль в ноге. В результате моя пятая точка не миниатюрных размеров и не прикрытая полотенцем возвышалась на плече у Давида, голова свешивалась ему на спину, а за ноги он меня держал. Как только эта картинка пронеслась у меня в голове и в зеркальной поверхности двери шкафа, я принялась сопротивляться.
«Если будете дергаться сделаете только хуже. Нога Ваша явно сломана – голеностоп посинел и распухает просто на глазах. Так что лучше успокоится и замереть», – Давид явно волновался, так как вдруг в его чистом русском начал проскальзывать едва уловимый акцент. Я еще пару раз дернулась, но вариант упасть с плеча спасителя на пол, в непотребном виде и со сломанной ногой мне не подходил. Я замерла, тем более Давид в качестве угрозы шлепнул рукой меня по заду, прошу заметить голому заду, чтобы успокоить мои дерганья у себя на плече. Звук получился звонкий, что вызвало злость у меня и смех у Давида.
«Я сейчас Вас положу на кровать. Успокойтесь. А я пока вызову неотложную помощь, пусть Вам приведут в порядок ногу»
«Мне нужна одежда», – я покраснела до корней волос.
«Угу, одежда. Окей. Вас носить на руках к Вашим гардеробам, чтобы Вы выбрали одежду или разрешите мне подобрать Вам что-то?»
Лицо Давида было из разряда pokerface (покерфейс – покер лицо, лицо без эмоций), поэтому я пояснила ему где и какая лежит у меня одежда. От помощи одеться я отказалась. А зря. Нижнее белье с горем пополам я одела, а дальше больше. Верх одела без сложностей, но низ… Подпольно насмотревшись в зеркало на дверце шкафа на мои мучения переодеваниями, Давид устало вздохнул, взял из шкафа первое попавшееся платье, на поверку оказавшееся сарафаном на тонких бретельках, снял с меня кофту, на футболку натянул сарафан сверху кофту, на ноги толстые теплые носки и с чувством выполненного долга отошел на расстояние, чтобы полюбоваться со стороны на то, что он создал. Ну, ничего криминального в моем облике он не углядел, поэтому со спокойной душой вызвал неотложку. Подробно описывать как мне накладывали гипс я конечно не буду. Остановлюсь только на том, как Давид, не выдержав моих прыжков на одной ноге и легких подвываний от боли при каждом «прыг и скок», взвалил опять меня к себе на плече и потянул меня в машину скорой помощи. Пятая точка моя, будучи прикрытой только сарафаном и частично бельем из серии «скорее нет, чем есть», периодически представала пред очи всех присутствующих во всей красе. Поэтому Давид невзирая на мои сопротивления (а сопротивлялась прошу заметить я в тот момент всему: и почти голой заднице, и тому что нога сломана, и тому что Давид оказывает мне посильную и непосильную помощь – девочка я ведь не лёгонькая), так вот, несмотря ни на что, Давид одной рукой прикрывал мой зад, не полностью конечно, но для более или менее приличной визуализации достаточно. По крайней мере медбрат и доктор перестали ехидно ухмыляться.