Спустя две недели интернет успокоился и переключился на новые сплетни.
Грязные разводы по тротуарам и моросящий дождь погрузили Манхэттен в серый туман. Небо разбухло и навалилось на небоскрёбы, склонило ветви деревьев к земле. Молочное покрывало окутывало улицы днём, а вечером сменялось непроглядным свинцом, разбавленным искусственной иллюминацией.
Ночь наступала все раньше и становилась все длиннее.
Лина неугомонно ходила по комнате. Перекладывала вещи с места на место: то собирала в стопку, то вновь разбрасывала на постели. Когда получалось унять слёзы, начинала заново.
Хозяйка снова отказала в просьбе подождать с арендной платой. Лина этого ждала. Но теперь, когда освободить студию нужно уже завтра, не могла поверить...
Она зажмурилась и открыла глаза. Что сунула в рюкзак? Вытрусила все обратно, попыталась сосредоточиться.
Мозг отказывался оценить положение: нет жилья, нет работы, нет денег... Придётся начинать заново, только без паспорта и визы. Документы исчезли на стадионе под металлическими обломками вместе с сумкой, мобильным, и зимним пальто. Пятьсот долларов, которые она выручила на аукционе, отделяли от краха.
Лина вперилась взглядом в студенческий пропуск. Что она скажет в Пратте? Ответит честно хоть на один вопрос? Она сдавила голову руками. Нет, обратиться к администрации колледжа такое же безумие как идти в посольство. Даже ночёвка на вокзале ужасала меньше, чем депортация.
Оттерев манжетам свитера мокрое лицо, Лина встала у окна. Ночь закончилась. Холодный рассвет сочился в комнату. Она прислонила лоб к стеклу, бездумно скользила взглядом по жухлой траве, скелетам деревьев. Лысая магнолия с поникшими ветками стояла такая же угрюмая как всё вокруг. Ничего не напоминало акварельный рисунок, прицепленный кнопкой пониже огней Манхеттена.
Лина подула. Туманное облачко расползлось по стеклу, размыло унылый пейзаж и испарилось. Мертвенная серость обрела ещё большую чёткость. Закрыв глаза, Лина вслушалась в голос страха. Этот голос затмевал другие. Страх за мужчину, который боролся в реанимационном отделении, вызывал непрерывные слёзы.
Любит она этого странного человека? Она не знала. Не думала о нём, не строила планов. Он просто жил в мыслях, тёк в жилах морфином, обезболивал самые трудные минуты и делал ещё невыносимее. Если он исчезнет, она тоже потеряет смысл. Как пустая оболочка шара.
Утро вяло стянуло мутно-серую плёнку с крыш. Лина смахнула слёзы кулаком. Надо быть сильной! Он борется, а значит она тоже должна бороться. И перестать проигрывать.
Время ползло несносно.
Кутаясь в тонкую куртку, слабую преграду между зимой, Лина зябко сутулила плечи. Она бродила уже долго, но часы за стеклянной витриной показывали всего без четверти семь.
Она бесцельно пошаталась по Брайтон-бич авеню вдоль "советских" вывесок с англо-русскими названиями. Без особой надежды взяла в автомате местные газеты.
Женщины поднимали роллеты над мясными магазинчиками. Отпирали залепленные маркерными табличками двери туристических бюро, близнецы хозяйственных лавок. Следующие моде бабушкиных журналов "Работница" хамоватые тётки в платках переговаривались на идише. Они неприязненно посматривали на Лину, мгновенно исключив из вероятных клиентов.
Продрогнув, она быстро миновала ряд пахучий елей. Необъятная дама в коричневой норковой шубе и колпачке Санты хрипло выдавала англо-русско-еврейский жаргон, покрикивала хилому работнику и жевала пирожок. Худосочный мужчина сопел и с трудом крепил изумрудные вязанки к деревянным подставкам под злыми глазами хозяйки.
Главная улица Брайтон-бич казалось, собрала под грохочущей эстакадой гадкие стереотипы слышанного от отчима выражения: "нomo soveticus". Родная речь с одесским акцентом неслась из каждой двери и не грела. Она царапала душу, оставляя во рту привкус прогорклого масла.
Изучив жидкие колонки с работой и недвижимостью, Лина выбросила газеты в мусор и вышла к набережной.
На скамейке двое стариков в ушанках азартно резались в нарды. Раннее утро и пятьдесят градусов по Фаренгейту не мешали игрокам потягивать пиво из пластиковых стаканов без всякой маскировки. Лина остановилась в стороне, вдохнула острый горьковатый запах йода и втянула подбородок в шарф. Чуть постояла у парапета, затем спустилась на пляж.