— Зачем сейчас эта философия?
— Может, и незачем. Просто подумалось кое о ком.
— Для того и позвал, чтобы мыслями этими поделиться?
— Нет. Позвал я тебя, чтобы прямо сознаться: наврал я тебе!
— Что наврал?
— Ну, наврал, что влюбился. Не нарочно наврал, а сам себя обманул.
— Но… к чему мне это? — потерянно произнесла Дина.
— А к тому, чтобы знала, — хмуро, но настойчиво продолжал Тихон. — Я до тебя любил тут одну… Ладно, скрывать не буду, Ланю любил. А у нее Максим был, пришлось отодвинуться. И думал — всему конец. Потом к тебе потянулся, как подсолнух к солнышку. Только оказалось…
— Не надо, пожалуйста! — спокойно, но каким-то не своим голосом сказала Дина. — Зачем мне это откровение? Я никаких видов на тебя не имела и тебе надежд тоже не подавала.
— Верно. Но знать ты должна. Не хочу, чтобы думала, будто я трепался. Я не ожидал, что так получится.
— Да зачем мне это? Не хочу я больше ничего слушать.
— А больше мне и говорить нечего.
— Ну, тогда — прощай!
— Прощай.
В самом деле, незачем, казалось ей, Дине, выслушивать эти объяснения. Но если бы Тихон не объяснил все так прямо — было бы хуже. Ведь не зажила еще совсем старая рана. И новое разочарование, убеждение, что и Тихон оказался вроде ее врача, причинило бы резкую боль, опять разрушило бы веру в людей, которая стала понемногу возрождаться у нее в Дымелке.
А теперь такого крушения не произошло. Прямой, грубоватый, но чистый Тихон остался верен себе. И поэтому в душе Дины осталось чувство, что хотя мимо прошел хороший, верный человек, но и другой может еще встретиться на пути. Было грустно, но не было и обиды.
…Когда утром студенты уезжали из Дымелки, на околице села, на развилке двух дорог увидели они мотоцикл, возле которого с насосом в руке стояла Ланя. Видно, подкачивала спустившую камеру.
— До свиданья, Ланя! Пусть Дымелка ждет нас будущей осенью! — прокричали студенты.
— До каникул! — громче всех гаркнул Тихон.
Дина молча помахала рукой. А Максим, понуро сидевший среди оживленных ребят, вовсе помрачнел, втянул голову в плечи, словно крики эти оглушали его.
Ланя дружелюбно улыбнулась студентам, протянула руку с насосом, как бы открывая путь. Но едва машина проехала, она бросила насос в коляску мотоцикла, резко толкнула ногой стартер, села, вернее, бросилась на седло и газанула так, что мотоцикл вихрем сорвался с места, полетел по второй дороге с бешеной скоростью.
— Осторожнее, убьешься! — крикнул Тихон.
Но Ланя не слышала. Она уносилась вдаль все быстрее и быстрее. Максим провожал ее испуганным взглядом. Тогда Тихон, неожиданно и для себя и для студентов, на ходу выпрыгнул из грузовика. Ребята забарабанили по кабине, машина остановилась.
— Езжайте, я остаюсь! — крикнул Тихон.
— Ты что, сдурел? — поразились студенты.
— Наоборот, за ум берусь! Привет городу от деревни, счастливой учебы!
Максим взялся руками за борт, словно тоже хотел выскочить. Но машина тронулась, и он остался.
Утро было славное. Грязь схватило морозцем, чуть притрусило снежком. И Тихон, бодрый, свежий, будто и не было тяжелых уборочных дней и ночей, в новеньком костюме, в хромовых сапогах, которые сверкали солнечными лучиками, печатал по стежке на развилке дорог четкий рифленый след. Долго печатал, чуть не до полдня, надеясь, что Ланя вернется и, на свое удивление, застанет его тут. Но дождался совсем не ее. Подъехал на своем грузовике Степан. Высунулся из кабины.
— Ланя покалечилась!
Это было сказано тихо, но прозвучало для Тихона выстрелом.
— Слышишь, Ланя покалечилась! — глухо повторил Степан.
А Тихону будто в ухо крикнули. Он заморгал совсем очумело.
— В больнице лежит, в райцентре.
— Ланя? Но ведь она недавно…
— Ехала на мотоцикле, на повороте занесло, из седла выбросило. Я только с элеватора на шоссе выехал и наткнулся на нее.
Тихон схватился за дверку кабины.
— Поехали скорее!
— Врачи к ней не пускают.
— Не пускают?
— Да, я сейчас оттуда. Я же отвез ее в больницу.
Тихон глянул на Степана с испугом и подозрением: правду ли говорит, жива ли вообще Ланя?
— Сказали, когда гипс наложат, тогда пустят. Под вечер поеду еще. Если хочешь, захвачу.
«Хочешь — захвачу!» — надо же так сказать. Будто он, Степан, тут главное лицо, а ему, Тихону, честь эта оказывается лишь попутно.
— А если этот «захватчик» получит в ухо? — зло поинтересовался Тихон.
— Да ты что?!
Явись на губах Степана хотя бы мгновенная усмешка — он немедленно получил бы обещанное. Но в глазах его мелькнуло неподдельное удивление. И Тихон лишь сердито бросил: