— Светланк, включи телек. Футбол начался.
Позабыв о недавней обиде на отца, дочь стремглав влетала в зал, спрашивая:
— На какой программе футбол, пап?
— На второй.
Когда на экране начинало сочно зеленеть футбольное поле, дочь снова уходила к себе, а Андрей думал: все-таки это очень хорошо, когда есть к кому обратиться с простой человеческой просьбой. Ну хоть, например, включить телевизор. Через некоторое время он задремывал. Но в последнее время, что немало удивляло Светланку, время от времени заглядывавшую проверить, не уснул ли отец, она редко заставала его спящим. Подперев и обхватив лицо ладонями, Андрей только силился наблюдать за происходящим на экране, а думы его были далеко не о футболе. Вроде вот только что, на работе, в нем в очередной раз утвердилось решение уехать, а дома от этого решения не оставалось и следа. И Андрей со смешанным чувством досады и облегчения думал о том, что не только никуда не уедет, но и не сдвинется ни на шаг со своего любимого места. И ничего тут не поделаешь: ему нравилось дома. В квартире, в обстановке, на приобретение которой они с Анной потратили немало средств и потребовались годы, теперь он видел своего главного врага. «Неужели, — негодовал он, сердито осматриваясь вокруг, — эта стенка, за которой охотились три года, книги, цветной телевизор, купленный еще в кредит, люстра из хрусталя, палас, напоминающий газон из западного фильма, диван — самое удобное место для отдыха, — неужели все это важнее, чем то, что меня ожидает за тысячу километров?» Вряд ли, говорил он себе. И в то же время внутренний голос ему подсказывал, что и эта окружающая его обстановка — фактор, и еще какой! Так просто от него не отмахнешься. И все-таки это не главное. Без всех этих, хотя и необходимых, престижных атрибутов, он понимал, прожить можно. Тогда в чем же дело? Бери расчет, объясняйся с женой, проси прощения у своей кровинушки — дочери — за то, что ты оказался плохим отцом, и лети как на крыльях к Полине. Двоих Лопатьевых, давно твоих, теперь, как ненужных, бросай — и мчись туда, где пока еще нет для тебя такого любимого места отдыха, как этот диван, нет такой шикарной стенки с книгами, необходимыми тебе для работы и жизни. Но разве это главное! Разве без этого нельзя прожить? Можно, конечно, можно. Но, видимо, есть что-то и более важное.
Андрей, хотел он этого или не хотел, временами переживал очень остро воспоминания о годах их прежней жизни с Анной. Годы, что и говорить, были трудные. Он заканчивал диссертацию. Материально они тогда еле-еле сводили концы с концами. А тут, как нарочно, у отца Анны, инвалида войны, подошла очередь на стенку. Открытку прислали. Надо немедленно ее выкупать, а где взять денег? Об этом думал не он, об этом думала Анна. Денег она заняла у своего дяди. Наконец привезли стенку, установили в большой комнате и долгое время по нескольку раз в день ходили любоваться на нее: это была их первая большая покупка. А долги все росли. «Ничего, — успокаивала Анна, — вот защитишься, тогда нам будет полегче. И с долгами расплатимся. Зато какую красоту приобрели!» Комната действительно преобразилась. Анна, наверное, вся в отца, воспитавшего семерых детей, была энергичной, изворотливой и предприимчивой. Не дожидаясь, когда деньги в семейном бюджете будут исчисляться кандидатским уровнем, она решила пойти на вторую работу — уборщицей в лабораторию химфака университета. Но тут оказалось, что и уборщицей устроиться не так-то просто. Однако проблему эту для Анны разрешить большого труда не составило: в отделе кадров она оформила свою тетку-пенсионерку, а работать стала сама.
В задачу Анны входило убирать пятнадцать комнат и часть коридора. Но каких комнат! В каждой, как говорится, ни пройти, ни проехать: столы, верстаки, колбы, банки чуть ли не в человеческий рост, другие причудливые емкости, исписанные химическими знаками и формулами. Анна надевала сатиновый темно-синий халат, брала ведро воды, специальную мягкую щетку, чтобы сметать отходы с тисков и верстаков, большую тряпку с лентяйкой и начинала уборку. Мусор и отходы из корзинок с полиэтиленовым основанием, стоявших у рабочих мест, ссыпала в широкие, из плотной ткани, мешки. Таскать эти мешки для Анны было тяжело, к тому же и далеко: все отходы сваливали в металлические контейнеры, находившиеся за главной территорией университета, почти у самого берега Оки, круто изломанного и местами заросшего диким кустарником. Уборка, как правило, производилась рано утром и длилась обычно около двух часов. Но эти два часа приходилось так резво и напряженно трудиться, что потом ужасно болело все тело, и вечером, когда Анна возвращалась домой со своей основной работы — из библиотеки, она больше уже ничего не могла делать и, поужинав, как подрубленная валилась в постель и сразу засыпала. Андрей в этих случаях искренне жалел жену, трогательно оберегал ее сон, категорически запретив дочери шуметь и приглашать подруг в гости. Он знал, как уставала Анна, видел сам, когда приходил ей помочь, как, убрав половину комнат, она, запыхавшись, отдыхала стоя, прислонясь к столу и опираясь на укрепленные на нем тиски, окрашенные почему-то в белый цвет. Щеки ее пылали от румянца, глаза блестели. Андрей, приходивший в черных очках, чтобы отнести тяжелые мешки и высыпать содержимое их в контейнеры, всегда в таких случаях невольно думал о том, что в народе не зря говорят про золото, которое блестит везде. Одухотворенно чистая, Анна трогала его до слез. И много раз впоследствии, вспомнив Анну такой, Андрей утишал свои порывы сделать решительный шаг к разрыву с ней. За мебелью, импортной, шикарной, он всегда видел ту прежнюю Анну в коротеньком сатиновом халатике, широко распахнутом на груди, облокотившуюся на окрашенные в белый цвет тиски, еще молодую, красивую, какой ей уже никогда больше не быть.