Андрей где-то слышал или читал, будто Чехов на прогулке с кем-то сказал, что иногда и в хорошей обстановке в голову может прийти такое, о чем будет стыдно сказать вслух. Сегодня, лежа рядом с Полиной в далеком от его родного дома городе, он думал о том, что у него слишком много хорошего. А это добром не кончается. Андрей с ужасом представил, что было бы, если бы Полина, проснувшись, догадалась, подсознательно поняла, о чем сейчас его тайные воспоминания. Наверное, без рассуждений прогнала бы его с глаз долой.
Словно почувствовав, что Андрей думает о ней, Полина повернулась к нему, обняла его левой рукой и глубоко вздохнула. Андрей испугался, что она проснется и ненароком спросит, почему он не спит, о чем или о ком думает? К тому же ему стало очень неудобно лежать. Напрягшись, он с величайшей осторожностью начал освобождаться от Полининых объятий, а главное — от прекрасной, с гладкой нежной кожей ноги ее, сдавившей низ его живота. Когда это удалось. Андрей с облегчением вдохнул и принялся считать до двух тысяч, стараясь побыстрее заснуть, чтобы ни о чем, тем более об Анне, больше не вспоминать.
На другой день погода выдалась как по заказу, что, впрочем, не было удивительным, потому что, по статистике, в этом городе вообще большинство дней в году хорошие, солнечные. До усталости втроем ходили по городу, ели мороженое, обедали в ресторане, потом специально для Алешки побывали на аттракционах и так до самого вечера, когда Алешка, привыкнув к отцу, так и уснул у него на руках, положив свою пушистую головку ему на плечо.
Каким-то сказочным мигом пролетели для Андрея три дня командировки, а на четвертый, получив на руки больничный, который ему устроила Полина, он дал две телеграммы одного содержания: «Заболел тчк. Задержусь семь дней тчк. Лопатьев тчк».
На всю жизнь в памяти Андрея сохранилась эта поездка, ее неповторимые дни, когда, почти не расставаясь, больше на руках он носил по городу своего сына Алешку, бережно прижимая его к груди, как самое дорогое, что есть у него на свете.
Глава 5
Пятый год в отношениях Андрея и Полины оказался самым трудным и едва не стал последним. Андрей по-прежнему часто думал о Полине, об Алешке, рвался к ним, измучился в тоске и ожидании, не находил себе места, ни на чем не мог сосредоточиться. Как ни пытался занять себя работой — ничто не помогало. Стал нервным, раздражительным и, чуть что, сразу переходил на самые высокие тона, особенно в общении с Анной. «Что такое происходит со мною? — спрашивал Андрей себя. — Может, я жить уже не могу без Полины? Домой идти не хочется». Он понимал, что несправедлив к семье: ведь Анна, Светланка — родные, самые близкие ему люди. И в то же время вдруг с ужасом обнаруживал, что они становятся ему безразличны: живут, каждая при деле и ладно. В первую очередь Анна. Сколько лет прожили — и как чужая! Ничто в отношениях с ней не радовало. Неужели такое возможно?
Он вспомнил своего друга Сидельникова, директора базы. Тот не однажды говорил ему, что на эти вещи надо смотреть проще. Он предоставил своей жене полную свободу, зато и сам жил как ему хотелось. Неделями не бывал дома — то гостил у деда в деревне, то у друга и каждый раз с новыми подругами. Потом вновь появлялся в семье. Со спокойствием индийского йога выдерживал огненный шквал брани и упреков жены, понемногу налаживал отношения. Потом с душой, с широтой, свойственной его натуре, занимался домашними делами: ходил на родительские собрания в школу, где училась его дочь, на каток, в кино, набивал холодильник и кладовку продуктами. Вместе с семьей смотрел программу «Время» и художественные фильмы, на звонки друзей с гордостью заявлял, что он дома… А когда все становилось на круги своя и вновь все приедалось, опять пропадал на долгое время, ссылаясь на приезд проверяющих или гостей из столицы, из других городов, с которыми по роду своей работы был связан. Счастлива ли его жена? Однажды, зная, где находился Сидельников, Андрей позвонил его жене и попросил к телефону друга, будто бы для того, чтобы что-то выяснить у него. Страдальчески-виноватым голосом жена пыталась объяснить, что он на работе. Все субботы, дескать, у него рабочие. Что ни говори, а Сидельников мог гордиться своей системой, своей «независимостью».