Улица, на которой стоял домик Лопатьева, сейчас почти пустовала. Андрею в начале его отшельничества бывало грустновато, но он не отчаивался, находил себе дело и не замечал, как бежит время. Работы у него было, что называется, под завязку: только недавно привез большую машину дров и самосвал навозу. Начал с удобрений. Тазом и ведрами перетаскал на участок почти весь навоз, подкормил деревья и кустарники. Остановился, лишь когда почувствовал, что в голове стало позванивать, а спина сделалась деревянной. Он испугался и боялся сделать какое-либо резкое движение, знал, что за ним молнией стрельнет этот проклятый радикулит. Решив сделать перерыв. Андрей съел бутерброд и выпил кружку родниковой воды, покрыл пленкой остаток навоза и отправился, еле передвигая ноги, к ручью, протекавшему метрах в ста от его участка. Этот небольшой ручей для садоводов был в полном смысле слова источником жизни, выручая всякий раз, когда выходил из строя насос или лопались трубы в системе водовода. В начале существования садоводческого общества тут даже намечали оборудовать пляж: для этого нужно было только сделать небольшую плотнику, навозить песку — и все затраты. Однако сменилось три председателя общества, а дальше разговоров дело не продвинулось. «А жаль, — посетовал Андрей, — затея была стоящая». Постепенно ручей зарастал осотом, кустарником, мельчал. И не однажды приходилось лопатами расчищать его русло, спасать жизнетворную артерию садового общества.
С небольших мостков Андрей вымыл резиновые сапоги, стряхнул мусор с одежды и, довольный, что славно потрудился, пошагал в дом, где топилась печка, и на одной из конфорок ее разогревался чайник с родниковой водой, на другой — вермишель с мясом.
«Брошенный ручей… Осот, кустарник, ил — все против него. Он с трудом пробивается к речке. Вот и я так же, — думал Андрей. — Я тоже здесь один. И везде пока один».
Но Андрей не сожалел о своем одиночестве: у него сдвинулась с мертвой точки и пошла, пошла докторская. Писалось хорошо, мысли формулировались четко. Этому способствовала обстановка, которую он создал себе в доме. Письменный стол Андрей поставил в самый угол, так, чтобы сидеть лицом к стене. Ее однотонная зеленоватая поверхность не отвлекала внимания, и все мысли как-то сразу сосредоточивались на схемах, диаграммах и прочих материалах, разложенных на двух столах.
Андрей умылся, переоделся в спортивный костюм, включил транзистор, подаренный ему сотрудниками отдела в день рождения, и стал ужинать, невольно думая о том, почему Полина так долго ничего не пишет. Сидельников, вернувшийся из отпуска, пришел на работу буквально за день до скандала с Анной. Но и с ним Полина не прислала ни строчки, лишь сказала, что, дескать, когда приедет Андрей сам — поговорим обо всем. Странно… Что у нее там произошло? Может, обидел чем? Ничего вроде такого не делал. Но все же что-то случилось. И на душе стало скверно-прескверно. Тоска невыносимая. Андрей уже точно знал, что доброго ждать ему нечего: интуиция его никогда не подводила. Не зря в народе говорят: одна беда не приходит. «Останусь совсем один. И тоже, как ручей, совсем захирею…»
Андрей как в воду глядел: беда одна не приходит. И в том, что она пришла, виноват был он сам. После одного из скандалов с Анной Андрей перепутал конверты, и в руки Полины попало письмо, адресованное ее подруге Ольге. Конечно, в этом письме Андрей писал о вещах вполне прозаических, о том, что обещанную Ольге хлебницу, которые пользуются большим спросом даже в Москве, он купил и привезет сам или пришлет посылкой. Вероятнее всего, посылкой. Никакой крамолы это не представляло. Лишь последняя фраза: «До скорой встречи. Целую Вас, такую обворожительную и необыкновенную. А. Л.». И именно в этом Полина усмотрела нечто явно подозрительное. «Мог и не писать ей, — горячилась она. — Мог через меня передать, и все. Никаких вопросов. Но не захотел. А почему? Почему не доверил мне?»
Она буквально не находила себе места. И хотя подруга пыталась ее убедить, что у них с Андреем ничего не было, Полина не просто перестала видеться с ней, но прекратила всякие отношения, поставив крест на их многолетней дружбе. «Раз оправдывалась — значит, что-то было, — рассуждала она. — Предательница! И он предатель. Такова жизнь. Кому же верить? Ближайшей, задушевной подруге — нельзя. Любимый человек, которого чуть ли не боготворила, тоже оказался не на высоте. Да что там! Предатель! Как можно? В голове не укладывается. Зато все просто и ясно у него. А собственно, кто он для меня? Человек, который занят, связан семьей; который, видимо, никогда не решится на смелый шаг. Зачем ему это? Зачем ломать и осложнять свою жизнь? И без этого шага разве ему плохо? Ему не плохо. Ему прекрасно. У него, на зависть многим, две красивые женщины. Одна, Анна, хотя и постарше, но она всегда под боком, всегда рядом. С ней прожил большую часть жизни. Теперь она поднадоела. Другая, — продолжала рассуждать Полина, — это я. Прямая противоположность той — моложе, выше, полнее. Хотя точно известно, что большинство мужчин любят полных. Я не рядом, а за тысячу километров. Анна и я — противоположности. Вот, оказывается, почему ему нравилось повторять: противоположности не противоречат, а дополняют друг друга. Вот ведь как: мы дополняем друг друга. Для него это так. Ну и гусь! Ничего, мы тебе дополним, А. Л.! Завтра же позвоню в Киреевск подруге и скажу, что согласна на встречу с тем самым „кадром“, для которого высылала ей свое фото. Только бы нормальным мужиком оказался. А если он старше? Если ненамного — это даже хорошо: жизненный опыт больше. Интересно, какой он внешне? И почему женщины всегда так беспокоятся о внешности? Ведь хорошо известно, что „не все глаза красивы, но позорно судить по кожуре, забыв про зерна“. Пусть будет некрасивым, но обаятельным. Высокий? Брюнет или блондин? Андрей шатен. Нужен он мне, этот шатен! И Оленька, блондинка, тоже птичка хороша. Подруга называется. Вот, оказывается, в чем дело. Вот почему она его всегда так расхваливала. А я-то, дура, перед ней как на исповеди. А собственно, при чем тут она? Разве ей не приятно внимание такого мужчины? Каждой женщине лестно, что и говорить. Но пусть бы вместо Ольги уж кто-то другой оказался… Все рвется, все рушится. Видимо, не зря в народе говорят, что на чужом несчастье своего счастья не построишь. Да и зачем нам его строить? Есть ли теперь смысл? Завтра же поеду в Киреевск. Вернее, в конце недели. Позвоню подруге, и обо всем договоримся».