Бригаде предстояло построить здание столовой для пионерлагеря: двадцать на сорок пять метров, в два кирпича. Жили строители прямо в лесу, в деревянном, сбитом из необрезанных досок сарайчике. Спали на деревянных топчанах, готовили себе все сами, дежурство у плиты несли по очереди. Неподалеку от плиты, над столом, прямо к сосне был прибит квадратный лист фанеры, а на него наклеены распорядок дня и правила поведения членов бригады.
Андрея привлекла уже сама форма подачи главных принципов бригадной жизни. Текст был написан красивым каллиграфическим почерком, каждая буква старательно выведена и украшена нарядными завитушками, но без излишеств. «Как заглавные буквы в старинных книгах, — подумал Андрей. — Наверняка Лев придумал. Но писал не он. У него почерк — хуже не придумаешь. Значит, кто-то из бригады. Да, форма ничего, привлекает. Посмотрим, что в содержании этих бригадных правил».
«В коллективе объявлен „сухой закон“ и железный распорядок: подъем — в половине пятого, отбой — с наступлением темноты. Наш девиз: хватай больше, кидай дальше. Он древен, как материя, и актуален, как сама жизнь. Поэтому ни в нашем лексиконе, ни в нашем сознании не должно быть слов „сачок“, „волынщик“, „зануда“. Не сачковать, не отлынивать, а делать все с душой, с выдумкой, как лично себе или любимой женщине. Кто нарушит эти правила, тот изгоняется из бригады, получая при этом расчет по расценкам, принятым на обычных стройках.
Спасибо Вам, дорогой товарищ, за то, что у Вас хватило терпения прочитать эти правила. А теперь самое главное: мы надеемся, что Вы — настоящий мужчина и у Вас найдется мужество, чтобы выполнять их, не проявляя слабости и позорного малодушия. Распишитесь, товарищ, если Вы согласны с нами. Члены бригады». Далее следовали подписи.
«Неужели бутафория? — удивился, прочитав, Андрей. — На Травкина это непохоже. Однако формулировочка ничего себе: „надеемся, что Вы — настоящий мужчина“. Действует двояко: с одной стороны, успокаивает, с другой — настораживает. Ну что же, волков бояться — в лес не ходить», — подумал он и уверенно расписался внизу листа.
Началась его акклиматизация в бригаде. Первые дни Андрей работал, строго следуя девизу: хватал больше, кидал дальше, но все равно едва поспевал за другими, и ему всегда было жарко, хотя одет он был только в плавки. Самым тяжелым оказался четвертый день, когда, толком не понимая, зачем его так рано будят. Андрей с трудом поднялся и еле продрал глаза — ощущение было такое, словно в них кинули горсть песку. Хотел было выпить стакан приготовленного в настоящей русской печке топленого деревенского молока, которое хранилось в термосе, — его сготовила для строителей одинокая опрятная старушка, жившая на окраине села. Но, попросив кого-то налить этого чудесного молока в стакан, он не смог взять стакан в руки — пальцы не сгибались. Что делать? Ему было так стыдно своей беспомощности, что он чувствовал, как пот пробивает его с головы до пят. «Не скули, не ной, будь мужчиной!» — призывал он себя. Ему казалось, если он выпьет молока, все пойдет хорошо. Обеими ладонями неловко сжав стакан, Андрей с наслаждением, неторопливо, чтобы подольше потянуть время и хоть немного прийти в себя, мелкими глотками отхлебывал вкусное, горячее молоко, и с радостью и тревогой ощущал, как тепло, накатывая волнами, расходилось по телу, как полыхнуло жаром, больно ударило в голову, зажгло щеки, уши, и вскоре он весь стал мокрым, хоть белье выжимай. «Как же я буду работать? — с ужасом думал Андрей. Кости, все мышцы тупо и глухо ныли, пальцы по-прежнему не гнулись. — Как же вести кладку, если не смогу взять в руки мастерок и кирпич? Вот, скажут, хлюпик этот кэн, — а кто ж его принуждал? Но неужели ничего нельзя придумать, чтобы разработать пальцы? „Мы надеемся, что Вы — настоящий мужчина“. Видимо, это не бутафория, не бравада».
Все уже разошлись по рабочим местам. Каждый четко знал свое дело, свои обязанности. И никто не жаловался, не стоял истуканом около сосны с листом фанеры, на котором были наклеены бригадные правила. Насвистывая любимую песенку про капрала, который вечно отстает. Левик уже подготовил фронт работ — натянул шнурок, взял в руки мастерок и крикнул привычно бодро своим коллегам, которые проворно орудовали у растворомешалки:
— Раствор бар, раствор ек!
Лихо застучал мастерком по железному ящику ведер на двадцать, и резкие звуки разнеслись по лесу, грубо нарушив его сонную утреннюю тишину.