Андрей, конечно, не пытался заучить наизусть письмо Полины — и без того забот и дел было по горло, — но содержание его, особенно концовку, обдавшую сердце тягучим холодком, помнил хорошо. «Раньше так она не писала», — подумал он.
Но лучше было, наверное, не ворошить прошлое. Чувствуя себя в немалой степени виноватым, Андрей начал ласкать Полину, гладить ее промежность, целовать груди, и она тут же потянула его за собой. Не разбирая постель, накинула на нее свой халат, легла и раскрыла объятия. Ощущая в ладонях упругие бедра, он начал мощные, безостановочные толчки, с удовольствием слушая сладостные стоны Полины…
Одевшись, Андрей с прежним беспокойством принялся расспрашивать про Алешку. Он начал волноваться уже всерьез, почувствовав вдруг, как тоскливо заныло в груди и ему стало душно и жарко. Это — Андрей точно знал — недоброе предзнаменование, он верил своей интуиции.
Не выдержав, он резко поднялся.
— Хватит ждать! Надо сейчас же идти к бабушке, к дедушке или куда там еще! Не может быть, чтоб мальчишка без причины столько времени не возвращался домой.
— Почему? Бывало, он даже оставался ночевать у моей матери. Хотя об этом мы всегда заранее с ней договаривались.
— Вот видишь. Пошли, пошли. А чтобы не терять время, такси возьмем.
Во всех окнах квартиры Полининых родителей горел свет. Как-то смешно выбрасывая ноги в стороны — так бегают почему-то почти все женщины, — Полина в дом побежала одна. Андрей остался в машине. Он нервничал, вертелся на сиденье, словно не мог устроиться поудобнее, хватался за воротник, распахивал рубашку, потом не выдержал, вышел из машины, хотел закурить, но почему-то постеснялся стрельнуть сигарету у таксиста. Подошел к подъезду, схватился за дверь, на которой от времени потрескалась краска, и напряженно думал о том, что же стряслось с Алешкой. «Наверное, ушибся. Не сильно. Иначе они бы предупредили, сообщили, если бы что-то опасное. И Полина как надолго там застряла — не вытащишь. Видимо. Алешу собирает. Может, хотят, чтоб я зашел туда? Не могу. А пожалуй, если еще минут десять не выйдут — придется и через „не могу“. Все-таки пойду закурить спрошу…» Но в этот момент, ведя Алешку за руку, показалась Полина.
Андрей тут же взял у нее сына, осторожно прижал к себе. Потом открыл дверцу и, усаживая его рядом с собой на заднее сиденье, забинтованного и обмазанного зеленкой и йодом, запахом которого тотчас наполнился салон машины, спросил:
— Кто ж тебя, милый, так поцарапал?
— С дерева прыгал. Поспорили, кто выше. И один раз штаниной за сучок зацепился. Не мог же я уступить Кольке! Не в моих правилах.
— А как же ты в школу пойдешь?
— Вот пятнистость сойдет немного — и пойду. Торопиться нечего. Я все знаю. И догонять в классе некого. Вот писать будет нельзя — это жаль.
— А что ты пишешь?
— Продолжение «Таинственного острова». Уже начал. Несколько новых глав написал.
Разговор их прервался. На переднее сиденье, сильно хлопнув дверцей, села Полина, повернула к ним возбужденное, взволнованное лицо, положила рядом с Андреем портфель, форму сына оставила у себя и принялась рассказывать:
— Ногу всю ободрал, живот, руки, шею, щеку. Ведь это же надо?! Вот беда-то! У всех дети как дети. А у меня — озорной, верченый. То и дело ходи объясняйся то к директору, то к классному руководителю.
Андрей, пытаясь ее успокоить, положил руку на ее плечо, слегка сжал и сказал негромко:
— Разве мы не такие росли?
В кабине установилась тишина, лишь слышно было, как отчетливо отщелкивал рубли и копейки счетчик да изредка скрипели тормоза. До дома Полины было недалеко, доехали быстро.
Несмотря на множество ушибов, Алешка, немного прихрамывая, уже на третий день начал выходить на улицу, а на четвертый, еще в ссадинах, старательно обработанных и смазанных матерью, с переливающимися всеми цветами радуги синяками, поковылял в школу, держась за руку отца. К концу занятий Андрей, иногда вместе с Полиной, ежедневно приходил его встречать.