До выпуска тиража оставалось еще шесть часов. Поэтому, заехав к Чарли за продуктами, Джон отправился навестить Гэса. Приближаясь к Риджу, он ощущал знакомую тяжесть под ложечкой. Его раздражало, что даже во время золотого листопада деревья здесь оставались какими-то бледными; ему снова было тошно от запаха мусора, вытеснившего привычные для осени ароматы тыквы, сидра или сосен. Входя в отчий дом, он опять почувствовал, как сжалось сердце.
Хотя Дульчи убирала здесь только сегодня утром, уже ничто не указывало на это: столик перед диваном был небрежно отодвинут, абажур торшера покосился; на диване валялись развернутые утренние газеты. То, что, вероятно, было завтраком — тарелка с кусками яичницы и тоста, — стояло прямо на полу.
— Отец! — позвал Джон и, подняв тарелку, прошел в кухню. Гэс сидел, сгорбившись за столом. Своими шишковатыми и потрескавшимися пальцами он зачем-то давил вилку.
— Что ты делаешь? — терпеливо спросил Джон.
Седые вихры старика слегка колыхнулись, но он не поднял глаз.
— Выпрямляю вилку. Она их гнет.
— Дульчи?
— А разве шуда кто-то ешшо ходит?
Джону вилка не казалась согнутой, но он не стал спорить и молча поставил тарелку в пустую чистую раковину. Красноречиво пустую.
— Ты что-нибудь ел сегодня?
— Не хотел.
Заподозрив, что у отца не было сил что-то себе приготовить, Джон ощутил новый укол совести. Он положил мороженое в морозилку, а молоко, сметану, яйца и жареного цыпленка, разделенного на порции, — в холодильник. Потом достал полбатона хлеба, привезенного еще в прошлые выходные, открыл банку тунца и смешал его с майонезом. Сделав три сандвича, сунул один из них в холодильник, чтобы Гэс съел его позже. Два других положил на тарелку, налил два стакана молока и сел за стол, чтобы составить отцу компанию.
— Газета только что ушла в типографию, — сказал Джон как бы между прочим. — Кажется, получился неплохой номер. — При этом он откусил большой кусок сандвича, чтобы подать пример Гэсу.
Но тот продолжал воевать с вилкой.
— Передовая статья о семьях, переехавших жить к нам в город.
— Они нам не нужны.
— Но мы нужны им. Это как раз главная тема. — Гэс не ответил, и тогда Джон добавил: — Это материал об уровне жизни. Очень модное сегодня словосочетание.
Гэс фыркнул:
— Ждешь?
— Нельзя же относиться к Риджу как к каким-нибудь городским трущобам, — заметил Джон, зная, к чему приведет этот разговор. Гэс непременно назовет его гордецом из большого города, который слишком много думает о себе. И потому Джон предусмотрительно сменил тему: — У нас с Армандом вышел спор насчет того, что можно и чего нельзя писать о Лили Блейк.
Гэс отложил вилку и уставился на еду.
— Ну, о Лили Блейк и кардинале из Бостона, — напомнил Джон.
— Думаешь, я должен иметь мнение нашшот этого?
— Многие горожане имеют, поскольку Лили наша землячка.
Гэс поднял на сына вызывающий взгляд.
Джон, посмотрев на него в упор, указал на сандвич:
— Ешь. — Он откусил еще. Прожевал. Проглотил. Потом, видя, что отец не клюет на наживку, решил пойти дальше. Джон понимал, что действует только в своих интересах, но все это было очень важно, и не для него одного. — Лили невиновна в том происшествии с Донни. Тебе ведь это известно, да?
Гэс быстро опустил взор и посмотрел на бутерброд. Джон понял, что отец знал все и стыдился этого. Во всяком случае, именно так он воспринял эту попытку отца спрятать глаза. Джону не хотелось верить, что у Гэса нет совести.
— Мне часто приходило в голову: а вдруг все сложилось бы иначе, если бы я оказался здесь? — снова заговорил Джон.
— Ты помог бы нам вшем не выглядеть дураками? — спросил Гэс.
— Нет. Я, может быть, спас бы Донни от того, что толкало его на преступление. Ведь до моего отъезда с ним все было в порядке. Я был плохим мальчиком, а он хорошим. Что же с ним случилось потом?
Гэс взял, наконец, сандвич, уронив кусок тунца на тарелку.
— Возможно, если бы я остался, — сказал Джон, — все сложилось бы иначе.
— Конешно, инаше. Тогда бы не он, а ты шам пропал к шорту. Так што я все равно шпаш бы только одного.
— Но почему же меня? Почему не Донни?