— Говорить мы не умеем, мы кричим! С ней надо на ее языке, я так не могу. И не хочу — меня потом полдня колбасит, как мы поругаемся! А ей хоть бы хны! Такая веселая бегает, сбросила на меня все свои…
Владимир жестом остановил этот горячий поток:
— Подожди, так не бывает. Мать плохая, а ты прямо ангел небесный!
— Нет, ну и я не ангел. Я ж не говорю…
— Что ж она такого страшного хочет?
Вот он, главный вопрос! Дочка замолчала в глубоких раздумьях, не помешает разрядить обстановку.
— Чего-то он недоговаривает… — протянул Володя гнусавым голосом, старательно выпучивая в Янкину сторону глаза.
Дочура от восторга едва не поперхнулась воздухом и на одном дыхании подхватила:
— Подумала Муму, глядя на Герасима! — и оба рассмеялись, как пара заговорщиков. Это была их любимая с детства игра — не забыла пока, помнит… Она сидела рядом, неудобно скорчившись на табуретке, почти взрослая и невероятно красивая (такой вдруг показалась, даже в домашней старенькой футболке и джинсовых шортах с бахромой). А память всё тянула к той маленькой, которая, засыпая, крепко держала его всей ладошкой за палец… Володя чуть было не спросил: "Ну зачем ты так быстро выросла?", но отчего-то сдержался.
И слава Богу, что не спросил, — на кухню воинственно ворвалась Марина, не остыла еще. Щеки разгорелись, глаза мечут молнии, белокурые крашеные волосы разметались по плечам — хоть амазонку с нее пиши:
— Что, жалуется? — и всем корпусом развернулась к дочери, на манер атакующего танка: — Я ж добра тебе хочу! Чтоб ты человеком стала!
Такого Янка стерпеть не могла:
— А я, по-твоему, не человек?
— Да какой ты человек! Ты еще так, человечек…
Владимир поморщился: с педагогическими способностями у жены всегда было туго, хоть и педин закончила. Дочка опять задохнулась от возмущения (новая привычка, надо понимать?), с трудом перевела дух и обернулась к нему, ища поддержки:
— О чем с ней можно говорить?!
— А-а, так со мной и говорить не о чем?!.. — Марина взяла свою самую высокую оперную ноту. Янка от нее отшатнулась и выставила перед лицом маленькие ладони с отцовскими длинными пальцами, словно защищаясь от режущего крика. У Володи кольнуло острой иголкой в самое сердце, до того этот жест показался беспомощным…
— Всё, хватит! Не кричи, мне потом плохо будет! — запричитала Яна. — У меня потом дырки в ауре, когда ты так кричишь!
— Дырки у нее, ты слышал? — обернулась к Володе Марина, призывая его в свидетели. — Ей от меня плохо, значит! Дожились. А мне от нее хорошо! — но тон жена всё же немного сбавила и заворчала уже потише: — Гимнастику бросила, рояль пылью оброс! Юное дарование нашлось!..
На "даровании" Владимир не выдержал и абсолютно спокойным размеренным голосом — каким обычно прикрываются, когда внутри всё пенится и кипит! — проговорил:
— Да, ребята, так я в плаванье досрочно уйду.
Они разом замолкли на полуслове, повернули к нему головы и замерли на полу-движении — ну прямо тебе сцена из любительской пантомимы… Тишина зависла над их головами, всё сгущаясь и вроде бы физически уплотняясь, пока не стала совершенно невыносимой. В самое пиковое мгновение Янка очнулась от оцепенения и пулей вылетела в коридор, чуть не сбив по пути табуретку. От этого грохота что-то непостижимым образом изменилось: где-то на самой грани слуха Володя уловил тоненький звон тысячи осколков, как от разбившейся хрустальной вазы. (Или просто померещилось, расшалились натянутые до предела нервы?..)
"Так вот что значит "разрядить обстановку", что-то происходит в пространстве…" — неизвестно откуда взялась достаточно нелепая мысль. Марина провела дочку долгим взглядом:
— О! В туалете закрылась! — тон был самый миролюбивый, точно это не она полминуты назад так верещала, переходя на ультразвук: — Дай Боже сил… — и принялась разглаживать одной только ей видимые складки на клеенке: — …пережить этот год. С Яриком и то легче было! Зато у этой что ни день так новые выбрыки, творческая натура, видите ли!..
Что Владимира всегда поражало в жене, так это необъяснимые перепады настроения. Вот и сейчас: сидит себе, улыбается безмятежно, как ясно солнышко… Иногда кажется, что она получает истинное удовольствие от подобной бессмысленной ругани по мелочам: все расползаются зализывать раны, а Марина сияет! Впрочем, вслух эти соображения он высказывать не стал, голова и без того раскалывалась.
До чего же всё изменилось за прошедшие полгода! На двери Янкиной комнаты вызывающе красовался плакат — обычный снежно-белый лист ватмана с крупной надписью чем-то синим: "Главный закон Вселенной — закон свободной воли". И ниже под ним — полыхающими кумачовыми буквами (вышло что-то наподобие революционных лозунгов, Владимиру так и привиделся отряд красной конницы с развевающимся на скаку волнистым знаменем):
"Не беспокоить!
Don't disturb!
Вход 100 у.е."
Володя невольно улыбнулся: чего уж тут удивляться, что мама рвет и мечет! "Вход 100 у.е.", однако!.. Из-за двери раздавались приглушенные звуки чего-то медитативного, скорей всего, индийского. Он легонько постучал; не дождавшись ответа, вошeл.
Яна лежала на кровати, закрыв глаза и беспомощно (так ему опять показалось) сложив на груди руки. Тоненькие по-детски запястья особенно ярко выделялись на фоне темного с неразборчивым рисунком одеяла. С неприятно замершим сердцем он рывком наклонился к ней и осторожно потрогал за плечо:
— Янка! — дочка неохотно открыла глаза. — Тебе плохо?
— Я сеанс делаю, — она ловко уселась по-турецки, но взгляд оставался не до конца приземленным, плавающим. "Ежик в тумане с круглыми глазами", — смешно подумал Володя.
— Какой сеанс?
— Рейки. Смотри! — она махнула рукой в направлении стены, густо увешенной акварельными рисунками: — Это принципы Рейки.
Очередной по счету плакат в витиеватом резном узоре, с иероглифами по краям, — не иначе, Китаем увлеклась? Янка, вытянув шею, заглядывала снизу ему в лицо — видимо, пыталась с ходу вычислить реакцию. Какая же она худенькая, неужели и раньше такой была? Вроде ж уже и барышенция… Еще и в открытый сарафан нарядилась, додумалась! Хрупкие плечи с выпирающими косточками смотрятся довольно трогательно: всё такой же "цыпленок жареный", как в детстве.
"Не кормят ее здесь, что ли? — озабоченно нахмурился Владимир и про себя усмехнулся: — Уже как мама-клуша рассуждаю! — И спохватился, дочка смотрела на него уже с нескрываемым возмущением: — Совсем забыл про плакат, почитаем…"
"Именно сегодня, не беспокойся.
Именно сегодня, не злись.
Почитай своих родителей, учителей и старших.
(Он с невольной иронией покосился на Яну, та в ответ скорчила уморительно-постную физиономию пай-девочки. Получилось не слишком убедительно — как сказал бы сейчас Станиславский, "не верю"!)
Честно зарабатывай себе на жизнь.
С любовью относись ко всему живому."
— М-да-а, принципы хорошие, — Володя аж никак не аристократическим жестом почесал в затылке: — А что это вообще такое?
— Это японская система исцеления, — с важностью проговорила дочура. — Как Христос лечил руками, так и я: получила инициацию, теперь тоже могу… Ну, не совсем как Христос, это я загнула… — вероятно, на его лице отразилось сильное недоверие: — Не веришь? Хочешь, покажу? Садись!
Янка энергично дернула его за руку и усадила в свое любимое скрипучее кресло у забитого книгами шкафа, занимающего всю заднюю стенку комнаты. Ее огромные восточные глазищи с голубоватыми белками и расширенными от полутьмы зрачками азартно поблескивали:
— Закрой глаза, расслабься! Постарайся ни о чем не думать…
Он почувствовал легкое прикосновение ладошек на своих висках, от них явно исходило тепло. Мягкое и вкрадчивое, оно окутало всю голову и незаметно добралось до шеи… Володя неожиданно пришел в себя: что-то его смутно беспокоило, как червячок изнутри подтачивал:
— Подожди! — с осторожностью убрал дочкины руки. — Тебе потом плохо не будет?