Рейтинг популярности ван Гога выше, чем у любого другого художника мира. Даже Рембрандт и Вермер Дельфтский гораздо менее известные имена, чем Винсент ван Гог.
Произведениями ван Гога жаждут обладать японские миллионеры, они продолжают оставаться самыми дорогими картинами на мировом антикварном рынке, за них были заплачены астрономические суммы, перевалившие за цифру 90 млн долларов, и для широкой публики ван Гог - the most wanted man, популярность которого вполне сопоставима со славой поп-звезды.
Это объясняется уникальным мифом ван Гога - не признанный при жизни, не продавший ни одной картины, прозябавший в бедности и одиночестве, художник, несмотря ни на что творил, творил и творил, создавая полные отчаянной энергии полотна, подобные открытой ране - столь откровенны в них боль и радость, ужас и красота, нежность и напряженность. Таков миф ван Гога. Нервная пульсация такого искусства не подразумевает какую-либо отчужденную, рациональную оценку: те ошибки, что можно обнаружить в работах порой на каждом шагу, искупаются потоком творческой искренности, захлестывающей зрителя. Качественные оценки ван Гога практически невозможны, как невозможны претензии к качеству откровения, по своему смыслу находящегося на грани бреда.
Упорство одержимого, при жизни производившего впечатление юродивого, но теперь добившегося мировой славы, в мифе ван Гога играет не меньшую роль, чем его произведения. В первую очередь курят фимиам именно этому упорству и метаморфозе отверженного, ставшего великим, стершей грань между юродивостью и гениальностью.
Ван Гог многими признан отцом искусства ХХ века, и если в последнее время приоритеты просвещенной элиты искусствознания несколько сместились в сторону искусства более рационального, широкая публика продолжает считать живопись ван Гога квинтэссенцией того, что понимается в нашем столетии под творчеством вообще.
При жизни ван Гога ему удалось продать считанное количество произведений.
Популярность началась только после смерти художника. Соответственно стали расти цены на его произведения, и уже в 1928 году возникло первое громкое дело в связи с подделками ван Гога. В 50-е годы Джон Ревалд, один из крупнейших историков импрессионизма и постимпрессионизма, констатировал, что ван Гога подделывают чаще и легче, чем любого современного художника. Подделок ван Гога на антикварном рынке циркулирует множество, к ним уже привыкли, но последние открытия искусствоведов - не просто фиксация очередных фальшивок. Сомнению подвергнуты вещи, не вчера приобретенные на антикварном рынке, а давно висящие в таких крупнейших собраниях мира, как нью-йоркский Метрополитен, музей д'Орсе и даже сам музей ван Гога в Амстердаме.
Как правило, речь идет не о прямых подделках. Многие картины были созданы художниками, работавшими рядом с ван Гогом, но затем забытыми: они не обладали одержимостью голландца, и их имена исчезли в потоке времени - остались лишь произведения, получившие по воле случая имя ван Гога и десятилетиями принимавшиеся за творения его кисти. Одним из таких художников был доктор Гаше - врач-психиатр и живописец-любитель, в доме которого ван Гог нашел приют перед своим самоубийством. Подпав под обаяние художника, доктор стал заниматься живописью, продолжая, однако, считать себя дилетантом, в дальнейшем его произведения стали приниматься за картины самого ван Гога.
Нашумевшие открытия и заявления исследователей потрясли основы современного искусствознания. Гений-одиночка оказался не столь уж и одиноким, и теперь миф ван Гога - один из самых фундаментальных для всего ХХ века - увы, придется пересматривать.
БОКС
В июне этого года на аукционе Сотбис в Лондоне была продана акварель ван Гога "Жатва в Провансе". Сумма - 8 801 500 английских фунтов была рекордной для любой акварели, когда-либо выставлявшейся на продажу. Вскоре, однако, авторство ван Гога было подвергнуто сомнению. Одновременно исследователи ван Гога усомнились в аутентичности 45 произведений художника. Среди них такие общепризнанные шедевры, как "Арлезианка", "Сад в Овере", "Портрет доктора Гаше", "Подсолнухи" и автопортрет из музея Метрополитен. Ян Халскер, автор последней большой монографии о ван Гоге, заявил, что у него есть сомнения и по поводу других работ.
В искусствоведческом, антикварном и музейном мире это событие имело резонанс, сравнимый со смертью принцессы Дианы или падением Берлинской стены.
Дитя и чудовище К столетию со дня смерти Обри Винсента Бердслея
© "Русский Телеграф" 14 марта 1998 года Начало перестройки ознаменовалось множеством альбомов, открыток и статей, посвященных Обри Бердслею. Нельзя сказать, чтобы это было его открытие для отечественного зрителя-читателя. Уже в советское время его имя было хорошо известно отнюдь не только узкому кругу эстетов. После того, как цензура допустила в экспозицию музеев художников "Мира искусства" и с начала века был снят запрет, имя Бердслея все чаще и чаще встречалось среди упоминаний о Сомове, Бенуа и Баксте. В 60-е годы, в одной из первых советских монографий о "Мире искусства" (книге М.Г. Эткинда об Александре Бенуа) имя Бердслея упоминается лишь вскользь. В 70-е годы в каждой искусствоведческой группе университета кто-нибудь защищал или диплом, или курсовую по теме "Графика Бердслея", и пылкие юнцы и юницы сидели в библиотеках над "Аполлоном" и "Золотым руном", выискивая публикации, ему посвященные.
Ни одно издательство и ни один журнал никаких публикаций об Обри Бердслее тем не менее не делали. Было совершенно ясно, что этот художник и советский образ жизни и мышления несовместимы. Объявленная свобода печати и смягчение цензуры сразу же повлекли за собой залп публикаций. Там, где раньше в "Огоньке" печатались "Бурлаки на Волге", воцарился Бердслей. Посвященные ему альбомы сразу же расхватывались; было очевидно, что публика очень ждала чего-нибудь об этом художнике, ее давнем любимце. Со всей ответственностью можно сказать, что в нашем Отечестве бердслеемания непосредственно связана с ощущением свободы, и его популярность свидетельствует о смягчении нравов.
Вышедший в 1992 году альбом "Обри Бердслей" является, по сути дела, перепечаткой сборника начала века, публиковавшего переводы литературных произведений Бердслея и статей о нем, написанных сразу же после его смерти. За исключением небольшого вступления А. Басманова, написанного совершенно в традициях панегириков Бердслею начала века, все статьи о нем в этой подборке датируются годами до 1917-го.
Таким образом, отечественная бердслеемания начала 1900-х переплелась с ностальгией по вожделенному 1913-му. Надо сказать, что никаких новых переживаний и мыслей за семьдесят лет своего подспудного существования в России творчество Бредслея не вызвало. Оказалось, что он проспал в гробу, как Спящая царевна. "Черный алмаз", "Теплица порока", "Оргии Астарты" и прочие красочные определения, на которые были столь щедры отечественные критики начала века, по-прежнему украшают страницы, написанные об Обри Бердслее, провозглашая его одним из самых благоуханных и ядовитых цветков в мировой оранжерее Цветов зла, выращенной на компосте Бодлера, Верлена и Рембо.
Не найдя в Бердслее ничего нового, перестроечная свобода подергала его и как-то даже забыла. Юнцы и юницы, страстно листавшие старые журналы, удовлетворились покупкой нового альбома и закинули его на книжную полку, заставив Сорокиным и Пелевиным или переводами Жене и Селина. Бердслей вышел из моды, едва в нее снова войдя, и сегодня трудно представить выставку в галерее современного искусства, как-либо соотносящуюся с феноменом Бердслея: восхищение им стало уделом нежных барышень, перебирающих бисер на поеденных молью платьях эпохи модерн, или новорусских гостиных, где любовь к Бердслею ассоциируется с любовью к культуре.
Отрицать феноменальность Бердслея было бы несправедливо. Действительно, во всей истории мировой культуры невозможно сыскать художника, наделавшего за столь короткий срок столько шуму, что он не стихает еще и сто лет после его смерти.