Эссе

Гремя наступление чугунным…

Ну что же, чугунным, так чугунным.

Французы вступают в Седан…

Позвольте, это немцы вступают в Седан. Это мы знаем еще из Золя, из «Разгрома», из «Пышки» Мопассана, наконец… Здесь все наоборот.

Гони
этих плачущих гуннов
по черным и мокрым садам.

Не «свирепый гунн», который по Блоку любит шарить в карманах трупов, а плачущий.

Ах, вот зачем понадобилось Ушакову слово «чугунный». Это рифма к слову «гунны». А гунны — это немцы.

Так что же французы делают с этими плачущими гуннами? Тут Ушаков находит чрезвычайно яркие краски.

В сочельник
врывайся к ним на дом
и, свечи в паркет затоптав,
— гони их от елки прикладом,
мой бравый и добрый зуав.
Там щеки профессора схожи
с картофельной шелухой,
— гони его,
друг чернокожий,
в халупу
на остров глухой.
И мимо идут батареи,
И грязь расплескав на квартал,
солдатам,
Чтоб были бодрее,
Из «Форда»
Кричит генерал…

Из «Форда»! Конечно, из «Форда». Генералы ведь ездят не на арабских скакунах. Чапаев тоже ездил на «Форде», а черная бурка — это так называемое кино.

Чернокожие цветные войска сыграли огромную роль в обороне Парижа. Но дальше, дальше.

Что было изрытой полянкой,
что стало летучей золой, —
в медлительный гимн негритянки
свисало,
как дождь голубой.
Что видело
Марку
И бомбу,
и стало глухим рубежом, —
валилось,
как лист невесомый,
на страшные
струны
Банджо.

Семен Кирсанов имел возможность проявить себя, напечатав в большом журнале политически важное стихотворение и, обдумывая его всесторонне, стал жертвой собственного таланта. Кирсанов задумал и выполнил свою «Германию» на ту же самую тему, что и Ушаков с чрезвычайно сложными ритмами, стремясь вложить в свое стихотворение все события мировой войны и современной Европы.

Будучи чрезвычайно одаренным звукоподражателем, Кирсанов сочинил поэму, которую просто выпевал сменяющимися ритмами, возвращениями к пройденному. Кирсанов показал, что он жокей, что может оседлать любого Пегаса. Но мастерство наказало поэта. За всем этим стуком, дребезгом, грохотом, ударом рифм друг от друга трудно было добиться живой Германии.

Рядом с ней «Германия» Ушакова казалась новаторским произведением. Обе поэмы были написаны в сходном решении темы «Россия-Германия».

После патриотических стихов Сологуба, Блока, Северянина, Бальмонта маятник искусства в какой-то час стал двигаться в обратном направлении. Секрет был в том ленинском мнении, что в войне, в мировой войне, были виноваты обе стороны. Брест, Рапалло, Берлин — все это было движением маятника в обратную сторону, которое и старались отразить русские поэты.

Ушаков использовал «лесенку» Маяковского, остроумно применив ее в обыкновенном четверостишии, сделав ступени покруче и попроще, чем у Маяковского.

Февраль 1918
Эйхгорн глядел в окно вагона и видел
мутную весну,
стога,
сорок,
Березину
и снег
времен Наполеона.

Немецкий командующий понимал опасность встречи с Россией. Наполеону из Москвы удалось выскочить очень дорогой ценой. Генерал-фельдмаршал Эйхгорн — преемник Наполеона, был застрелен в Киеве эсером Донским.

А вот и казнь Донского.
На конской ярмарке
Стоит палач.
Он на помосте хорошеет.
Гремя доской,
Выходит
И вставляет шею
В петлю
Донской.

Освежение подобным образом старого текста сближает Ушакова с художественным методом Брехта. Но в стихах тактика такого рода быстро приедается.

Ушаковым написаны отличные стихи о Шота Руставели.

Гигантов слезы,
будущая слава
неразделенных
и пустых ночей!
Он подданный,
он не имеет права —
министр финансов…
нищий казначей!

В том же ключе написаны и «В двенадцать часов по ночам». Главное уже было сделано, золотая заявка застолблена.

Особенность, своеобразие, чем бы оно не достигалось в строфе, составляет поэтическую интонацию поэта. Никто не напишет после Северянина: «Это было у моря, где ажурная пена…» никто не напишет после Ушакова: