Посреди улицы лежит на боку грузовик. Он здесь второй день, и около него намело порядочный сугроб. Бортов у грузовика нет: разломали на дрова.
Немного дальше — другой сугроб. Какой-то старичок, а может вовсе и не старичок (все сейчас на них похожи), тащил санки, на которых лежал кто-то, завернутый в белое, присел отдохнуть, да и не поднялся больше. Только сугроб появился на том месте…
Не успел Витя пройти и половину пути, как начался артиллерийский обстрел. Снаряд ударил в серую стену дома. Оглушительный взрыв сорвал шапку снега со столба, на котором держались трамвайные провода, а в стене дома появилась уродливая, клыкастая от железных балок дыра.
В первые дни, когда фашисты только начали обстреливать город, в том районе, где падали снаряды, прекращалось движение, а теперь на обстрел и внимания никто не обращает. Перейдут люди на другую сторону улицы — и все.
Так сделал сейчас и Витя. В нескольких метрах от него, уминая снег добротными валенками, шла группа солдат. Их серые шинели сохранили на себе рыжие опалины фронтовых костров. Но пахло от солдат не пороховой гарью, не тем особым запахом, по которому можно безошибочно узнать фронтовика, а лекарствами, больницей.
«Из госпиталя, на фронт», — догадался Витя и прислушался к их разговору.
— Может, переждем в каком подъезде? — предложил один из солдат.
— Ты что? Очумел? — немедленно пробасил другой. — Никто не хоронится, а ты — в подворотню?
Несколько минут солдаты шли молча. Потом кто-то сказал:
— Да… Ленинградцы! Эти головы не склонят!
— Не одни они. Все у нас такие, — снова вмешался бас.
Вот и знакомые дом, подъезд. И тут на Витю нахлынули сомнения. Может быть, не ходить, не беспокоить? Ведь сейчас у всех своего горя по горло… Он немного постоял в раздумье, потом решительно подошел к двери.
На стук долго никто не отвечал, и Витя хотел было уйти, но вот за дверью раздался кашель и загремел откинутый крюк.
— Быстро входите, — раздалось из темноты. — Теперь сюда… Осторожнее: тут плита…
Протянув вперед руки, Витя прошел по темному коридору и попал в знакомую комнату. Впрочем, та ли это комната?
Перед Витей стоит старушка в засаленных лыжных брюках и испытующе смотрит на него. На кровати лежит человек и тоже смотрит на него, но в его глазах нет даже искорки жизни.
— Вам кого? — спрашивает старушка.
— Колю…
Женщина подходит ближе, берет Витю за рукав, подводит к окну и долго всматривается в его лицо.
— Не узнаю…
— Учились вместе… Я Витя… Витя Орехов…
Пальцы женщины впиваются в рукав с такой силой, словно она хочет оторвать его.
— Слышишь, Миша? Орехов Витя! Они учились вместе! Помнишь?
И только теперь Витя узнал в старушке Колину маму. Разговор длился недолго. Из него Витя узнал, что Коля убит во время недавней бомбежки, а в постели лежал его отец.
— У него настоящая дистрофия, — шепнула Колина мама и покачала головой, словно это страшное слово не имело к ней никакого отношения. — А упрямый!.. Еще вчера хотел идти на завод, да я его не пустила. — И, понизив голос: — Ты знаешь, что теперь наш завод выпускает? Ого!..
Витя не знал, что такое «дистрофия», но он видел, что именно так выглядели люди, умирающие от истощения, а Колин папа сейчас очень походил на Федора Васильевича в последние дни его жизни.
— Заходи к нам в любое время, а я сегодня же сообщу о тебе кому нужно, — проговорила Колина мама, когда Витя рассказал ей обо всем. — Я бы сама пошла с тобой, да на завод уже пора.
Она сдержала свое слово: вечером пришли вожатая и два комсомольца. Они притащили дрова, унесли Федора Васильевича, звали Витю с собой в общежитие, но он отказался идти.
«Я уйду, а тут и придет письмо от папы», — подумал Витя. Кроме того, была и другая причина, из-за которой он не хотел уходить из квартиры: Витя решил весной убежать в Москву. Конечно, расстояние не малое, придется переходить фронт, но после этих месяцев блокады ему ничего не страшно!
Дни стали заметно длиннее. По-прежнему над городом кружили фашистские самолеты, по-прежнему на улицах рвались вражеские снаряды, по-прежнему было плохо с едой, но все равно стало как-то веселее. И все солнышко виновато! Оно торопится обогреть землю и очень редко прячется за тучи. Светло, тепло. Даже на окне лед растаял. Витя все свободное время старался проводить на улице или сидел на подоконнике. Он видел, как оживал, оттаивал город, сбрасывал с себя ледяную броню. Порой даже жалко было, что день так загружен различными делами.