— Коровушкин?! Ага… Ох, Ифас Петрович, не выйдет из вас дипломата. Коровушкин, вы восстановлены на работе. Прокурор на вашей стороне. Зарплату за… — Белов сделал едва уловимую паузу, почему-то взглянул на Шишигина, сидящего в кожаном кресле, — за пропущенные дни выплатим полностью.
— За вынужденный простой, — резко добавил Коровушкин.
— Ну, хорошо, пусть будет так, — добродушно согласился Белов. — Я сегодня — добрый.
— И за ваш счет.
— Что?
— За ваш счет.
— Ну, ладночки, и с этим спорить не буду. Местком решит. Вопрос исчерпан? — он посмотрел на председателя райисполкома.
Сеновалов молчал. Успокоился и Коровушкин, приготовившись насадить свою кепку-блин с захватанным козырьком на свою голову.
— Как все?! — неожиданно поднялся с кожаного кресла Шишигин. — А извинение?
— Какое извинение? — опешил Белов, пытавшийся открыть свой мельхиоровый портсигар. — Перед кем?
— Перед Коровушкиным.
— Перед… ним? — сквозь брезгливую улыбку выдавил Белов. — Да в чем? В чем извиняться-то?! В чем я перед ним провинился?!
Он взглянул на Сеновалова, тот стоял спиной и смотрел в окно.
— Ифас Петрович, что за комедия? Я — номенклатура!
Сеновалов молчал.
— Ну, хорошо, то есть ладночки… Поскольку я сегодня добрый… Извините, ваше величество…
— Хамство никогда не украшало человека, — сдержанно, не оборачиваясь, проговорил Сеновалов.
— С каких это пор приказ об увольнении… С каких это пор, — побагровел Белов, — за приказ об увольнении надо извиняться руководителю?!
— Приказ был ошибочным. И вы сами это сейчас признали, — сказал Сеновалов.
— Доброты в тебе нет, Белов, — глухо, сквозь кашель, проговорил Шишигин.
— Доброта-то хуже простоты. Доброта — не масло, на хлеб не намажешь, — ответил Белов. — Если ко всем быть добреньким, то…
— Разные слова-то, — прервал его Шишигин. — Шибко разнятся, Белов. Не разобрался в деле, пхнул человека, ровно гриб худой, а о том, что ему жизнь жить, не подумал. Обида и в старости обида, а при молодости она, как ржа, потихоньку-помаленьку разъест душу. Смотришь, и нет толковых рук Коровушкина. И нет острого глаза Коровушкина! А есть равнодушный токарь-пекарь. Округлый человек! Толкни вниз — покатится, поверни вправо — пойдет, понукни влево — не супротивится. Колобок, колобок…
— Ну, Кузьма… отчество ваше запамятовал…
— Захарыч.
— Так вот, Кузьма Захарыч, некогда мне тут ваши сказки слушать. За областное знамя бьемся… Не жалея, так сказать, живота… А вы тут с какими-то извинениями. Ифас Петрович… Вы-то — фигура! Не сегодня-завтра в областном масштабе… А тут размениваете свое время на такую мелочь.
— Человек, Белов, — не мелочь. Далеко не мелочь.
— Да ради бога! — вдруг неожиданно сдался Белов. — Тысячу извинений, Коровушкин! Бес попутал. Живи на здоровье в квартире. Работай на станке, пожалуйста, только…
— Что «только»? — сразу насторожился Коровушкин. И, не дожидаясь ответа, пояснил, зло, будто каленые семечки, сплевывая слова. — Поперек батьки в пекло не лезь? Так?
— Именно. Именно так! — повторил Белов, наконец-то справившись с замком красивого портсигара. Протянул Коровушкину: — Угощайтесь… «Кэмел», днем с огнем не сыщете. Стар, но за модой слежу. Привык, не осудите. Достал законным путем. Каким? Секрет.
— Бросил… Вернее, бросаю.
— Ай, какой злой мальчик. Впрочем, врачи советуют бросать курить во время стрессового состояния. Закономерно: минус на минус, получается плюс. Марк Твен что-то около тридцати раз бросал…
Сеновалов закурил без долгих уговоров: такие сигареты. Взял диковинную сигаретку и Шишигин. Заложил за ухо, коротко сказав: «Для Анисима Марковских». Немного подумал и взял другую: «Еще для Анисима».
— Привет семье, товарищ Коровушкин! Привет Анисиму Марковских, Кузьма Захарыч! — лихо пуская дымовые колечки, прощался незлобиво Белов. — Успехов, Ифас Петрович. Прошу прощения за кратковременность визита — дела, дела.
Сеновалов, прощаясь с управляющим Сельхозтехники, облегченно вздохнул. Не думал он, что ершистый Белов окажется вдруг таким покладистым. Перед парнишкой извинился! Это Белов-то! Тот самый Белов, кто упрется как бык перед новыми воротами из-за какогонибудь пустяка и стоит на своем. Шишигина, что ли, застеснялся. Вспомнил, как тот ложился перед его тракторами: «Не пушшу на мост с гусеницами! Обходи льдом, говорю!»