— Ты-то отпустишь, а колхоз? В колхозе каждые руки на великом счету.
— Об этом пускай у Пим Пимыча голова болит. Крайне, сам за супружницу пойду минимум по трудодням выполнять.
— Любишь ты ее, ой как любишь, — тихо вздохнула Соля.
— А то нет?! — удивился Матвей. — На фронте чуть от боя голова свободна, только о доме и думаешь. Прямо видения какие-то… И явь и сон, сам черт не разберет, все вместе…
Потом вдруг задумался, грустно произнес, совсем не обращая своих слов к Соле;
— Я-то люблю… А вот с ней что-то сдековалось. Будто какая пружина лопнула самая важная… А какая, знатье бы, достал, из-под земли достал да заменил… Уходит она от меня.
— Как «уходит»? Матвей, ты в своем уме?
— То-то и оно, что в своем.
— К кому уходит?
— Пока ни к кому. Просто уходит. От меня… все дальше и дальше. Что ни день, то больше чужины между нами.
— Ну-у-у, затосковал карась, что в сеть попал вчерась. Гутя — справная бабенка.
— Это есть, это при ней, не отнимешь.
— А я думала, хоть у вас все хорошо. Что счастливые вы, воркуете ровно голубки. Живете играючи… Чего еще надо по нынешним временам?
— Любовь.
— Любовь, любовь! Заладил, как сорока на коле. Когда женились, была она, любовь-то?
— Была. Война все порушила. Война…
Узлы и сенокосную утварь Матвей ловко пристроил в кузов. Сам сел к кабинке, чтобы меньше трясло на лесных колдобинах, Соле указал на место рядышком:
— Садись, соседка…
Соля заметила в его голосе грусть.
— Никак, тоскуешь, что покос кончился? — спросила с вызовом.
— Есть маненько…
— «Маненько», — совсем по-детски передразнила Соля. — Дров-то в моей ограде ни полена. И деляну почте не скоро выделят. Придется собирать по старым вырубкам, по оборкам.
— Заметано, — согласился Матвей. — Бабы, у кого есть закурить?
Глава пятая
Умирал бык Клавдей…
Кто его так прозвал, один бог ведал. Но с Клавдеем у Соли было связано многое. В военные годы пришлось отшагать немало долгих верст на железнодорожную станцию с телегой, груженной хлебом. Пары боронила, пахала поля и огороды. Лошади все были раскреплены за постоянными колхозными работниками, а временным, как Соля, доставались быки. Соля облюбовала Клавдея, неторопливого, спокойного, чуть ленивого, но бесхитростного: на телегу сколько хочешь наваливай мешков, повезет, если с места стронет. Ободья согнутся, спицы полопаются, а Клавдей от тяжелой ноши не откажется, будет упираться, пока хватит сил. Привыкла за тяжелые военные годы Соля к Клавдею, и когда выпадала другая работа, то скучала по своему нежданному-негаданному другу. Честно трудился Клавдей, не испрашивая ни благодарности, ни покоя на старость.
А она пришла с последним военным годом. «Остарел Клавдей», — говорил председатель Пим Пимыч, намекая членам правления, пора, мол, на суп-лапшевник пускать. Этим летом на Клавдее возили только воду косарям. Три-четыре лагушки с холодной колодезной водой в телегу — вот и вся поклажа. Сегодня, привезя воду в Лекаревский колок, Клавдей остановился, потом закачался, словно по лбу его ударили обухом колуна, но на ногах еще устоял. Почувствовав неладное, бабы освободили его от упряжи. Клавдей отошел в сторонку, даже попробовал пощипать зеленой травы, словно не хотел признаваться в своей немощи и стыдился ее. Но вдруг, как человек, опустился на одно колено, будто прощался с землей, подогнул и вторую ногу, словно в благодарность хотел поцеловать ее, эту землю, своими шершавыми губами, но, так и не достав, повалился на бок. Упав на землю, вытянул шею и ноги. Медленно и тяжело вздымались бока Клавдея. В добрых серых глазах стыла не печаль по пройденному пути, а осознание честно отданной людям силы. Не было в них страха, хоть Клавдей, наверное, и понимал, что пришел конец всем его дорогам.
Бабы, наблюдавшие за быком, тихонько отошли за кусты. Все молчали. Их судьбы, работа были связаны-переплетены с судьбами вот таких быков, как Клавдей, и разных там лошадей — Рыжков, Карьков, которые честно отработали войну на этих хлебных полях, а сейчас умирали почти по-человечески: гордо и неприметно.
Соля «забивала» силосную яму у фермы. Но, узнав от возчиков, что с Клавдеем «че-то деется», бросила все, побежала в Лекаревский колок. Успела. Глаза Клавдея хоть осоловели, но смотрели в небо еще живым взглядом. Бык узнал свою хозяйку. Сделал слабую попытку поднять отяжелевшую голову, но парализованные мышцы уже не слушались, голова бессильно упала на землю. В последний раз Клавдей глубоко вздохнул, потом резко дернулся и затих. Соля погладила его изъеденный паутами широкий лоб и медленно зашагала по коноплянику к силосным ямам.