«Прощай, Клавдеюшка, прощай!» — будто человеку говорила Соля, шагая по высокой пахучей конопле напрямик, без тропинки.
«Вот животина умерла, а жальчехонько, — думала Соля, — потому как вместе-рядышком бились в трудные года на этой земле. И называть-то их стали человеческими именами, надо же… Ну, ладно, еще раз прости-прощай, Клавдеюшка… Ты закончил свой круг, нам надо идти дале…»
В этот вечер управились с силосованием, «забили» последнюю яму, восьмую по счету. Еще две, девятую и десятую, оставили для подсолнухового силоса, который должен был пойти осенними днями.
В колхозе с работой стало полегче. Соля с согласия начальника почты приспособила к разносу писем и газет сына, Лешку, а сама на несколько дней отпросилась в лес, на «оборки». Надо было думать о зиме, о дровах. Одной рубить неспособно, не вырубишь много. А в лесу на делянах, которые во время заготовок дров выбирались не чисто, оставалась всякая мелкота, нежаркая осина, прель. Оставались и дровца — «оборки». Будто ягоды на ягодниках. Приходи, собирай и увози, слова никто не скажет, потому как деляна уже выбрана. Еще и лесник даже похвалит за «санитарную чистку». Не одна Соля ездила в военные годы на «оборки». «Многие солдатки знали эту дорогу, трудную, тяжелую, но необходимую. Здешние морозы не спрашивают, есть мужик в доме или нет, так верескнут, что дом выстынет, и пойди его потом оттопи.
Гутя Куркина, узнав, что Соля собирается на «оборки», сказала:
— Одна надцедешься, не езди одна.
— А кого я подберу? Все в деле.
— Как кого? Есть у тебя напарник — мой Матвей. Он клопа сейчас давит. Бери Матвея, и с богом.
— Хватит тебе нахохатывать, Гутька!
— А чего? Сено вы косили…
— Косили, сама знаешь.
— Ну, дрова не сгорят. В Шабурских падях дровца такие, что бензином обливай, сразу не разгорятся. Вон у меня одна поленница третьегоднешняя из Шабурской пади стоит, никак не кончится: с вечера в печь не положишь сушить — утром хрен, а не лепешки!
— И язык у тебя какой-то стал… верченый…
— А, с быками да лошадьми извертишь. Хорошо, что тебе Клавдей попался. Клавдей на нашем конном дворе — интелего! Культурный бык! Куда скажешь, туда и поворачиват.
— Умер Клавдей… Нет больше Клавдея.
— Поробил, сердешный. Если пересчитать его труды да собрать на счетах в кучку, трактор «Натик» позавидует, так-то!
— И то верно, — согласилась Соля. — Да кто вел учет… Жил, робил, помер — вот и вся недолга. Ты о Матвее-то всерьез?
— Всерьез-нарошно, — сказала Гутя загадкой.
Соля не поняла:
— На самом деле не шутишь?
— Ну, какие шутки, когда речь о дровах идет.
— А не приревнуешь? — затаив улыбку, спросила Соля. — Мужик он, а я — баба… Хоть и солдатка… В смысле, все еще я — женского роду.
— Ну, если Матвей сдумат к тебе перебежать, то я в придачу от своего хозяйства бидон меду выделю и гусиный пестерь луку.
— Это что же так?
— А чтобы было сладкого не досыта, горького не до слез, — опять загаднула Гутя. — Любит меня Матвей или нет, — одно дело, а тебя не обидит — это друго дело.
— Ну и смелая ты, — сказала Соля. — Я бы своего мужика…
— Посадила на божницу и молилась?
— Не совсем так, но…
— Тебе «но», а мне все одно.
— Все одно, так и лазили бы в окно, а то двери рубят, — не осталась в долгу Соля. — Ладно, подруженька моя задушевная, спасибо и на добром слове.
— Как это «на слове»? Я о деле говорю, забирай Матвея! А то, лежа на печи, продавит кирпичи.
— На серьезе?
— На полном!
— Ой, Гутька, боюсь я…
— Да ты че? Я Матвею зенки-то повыверну, если он…
— Не за него, за себя боюсь.
— Не бойся, — сказала Гутя чуть слышно, — ты — сильная.
Выехали затемно и по перворосу добрались до Шабурских падей. Как ни планировала Соля обернуться в однодневку, без ночевы, не получилось, больно хилыми были «оборки». То ли возчики попались старательными, то ли кто уже прошелся по делянам: только сучье-мелкотье и осталось. Три кряжика, правда, нашли на самой дороге, в глубокой, расхлестанной машинными колесами колдобине. Видимо, шофер, вызволяя машину, сбросил их, а поднимать одному такую тяжесть было не по силам. Сняли бричку-бестарку с передка, привязали кряжики к передку крепкой веревкой и по лесной грани подтянули к поленнице.
— Потно достались, жаркими будут и зимой, — сказал Матвей, укладывая кряжи в самую основу. От кряжей и сучье-мелкотье сразу стало похожим на поленницу.