Балакин заметно успокоился, обнял за плечи плачущую Люду, погладил ее по голове, сказал:
— Ведь и я был студентом. Учился не здесь, в Москве. Жил в общежитии. Никто почти не помогал. Всегда хотелось есть. И все-таки и я, и мои товарищи были счастливейшими людьми. В театры бегали, все музеи исходили. И учились, и подрабатывали. Все успевали, на все находили время. И меньше всего думали об одежде, о вещах…
Володя встал из-за стола, потер виски и медленно пошел в свою комнату.
— Что ему будет? Тюрьма? — всхлипывая, спросила Люда.
— Нет, его не посадят. И судить не будут… Разве что вы сами…
Долгов начал одеваться. Сказал Глебу, что поедет, доложит начальству обо всем, после чего позвонит.
Когда он вышел, Горин повернулся к картине, висевшей над письменным столом. Картина эта постоянно привлекала и манила его.
— Андрей Александрович, на картине стоит дата: тысяча восемьсот девяносто восьмой год. На ней изображен ваш дед за решением шахматного этюда А. А. Троицкого. Этот этюд был опубликован за год до написания картины. Книга, в которой опубликован и этот этюд Троицкого, лежит в книжном шкафу отдельно. Очевидно, что все это не случайно. Как не случайно ваш дед держит в руке белого слона. Ведь решение этюда начинается ходом этого слона. Выходит, что картина — как бы ключ к тайнику. Скорее всего ко времени написания картины тайник уже существовал. Для чего сделал дед этот тайник и что оставил в нем после смерти? Кто его первым обнаружил и что в нем нашел? Известно ли все это?
— Мне ничего не известно. Отец про тайник не рассказывал. Я сегодня узнал о нем впервые.
— Дедушка мне показал тайник перед самой смертью, когда уже очень болел, — вступила в разговор Люда. — Показал, как открывать и закрывать… А вас ведь тогда не было в Ленинграде.
— Да, когда отец умер, я был в командировке на Севере. Прилетел по телеграмме, но не успел…
— Я сперва про тайник забыла. Потом показала Вовке. Мы открыли его… Там была только одна тетрадь…
— Где она? — спросил Балакин.
— В столе. — Люда подошла к письменному столу, выдвинула нижний ящик справа и достала из него толстую тетрадь в коричневой обложке.
Горин и Балакин подошли к столу. Балакин взял тетрадь, раскрыл ее. Записи были сделаны черными чернилами аккуратным мелким почерком. Внимание Балакина привлекла одна страница, записи на которой были сделаны разными чернилами и почерками. Присмотрелись. Записи были на разных языках.
— Странно. Вот эти строчки на английском, эти — на немецком, а здесь — на русском. И неразборчивые подписи, — произнес Балакин.
— А вот здесь дата: шестнадцатое января тысяча восемьсот девяносто шестого года, — добавил Глеб.
— Послушайте, а ведь это автографы! Вот подпись самого Ласкера, одного из самых великих шахматистов. А это же Михаил Иванович Чигорин! — воскликнул Балакин.
— Как же я сразу не догадался! Здесь собраны автографы участников знаменитого матч-турнира в Петербурге: Ласкера, Чигорина, Стейница и Пильсбери… Завидую вам, в этой тетради могут быть необыкновенно интересные записи, — сказал Глеб.
— Я этим займусь, — медленно произнес Балакин. — Я этим займусь, но позже… Во всей этой истории больше всех виноват я. Не рассказал, не пытался даже привить парню интерес к нашей истории… Не объяснил, что такое шахматы…
— А что такое шахматы?
Все обернулись. На пороге своей комнаты стоял Володя, натянув, как обычно, на подбородок ворот свитера.
— Никто еще до конца не смог понять природу шахмат. Это игра, но… Игра с большой буквы. Она прошла через века и пронесла великую идею, идею мира, бескровного разрешения спора. Кто умнее, кто сильнее, кто достойнее — все можно решить за шахматной доской.
— Зачем деду и прадеду нужна была эта… коллекция? — снова спросил Володя.
— На этот вопрос могли бы ответить только они сами. Их нет. Но остались письма, тетради, дневники… Было бы очень интересно прочитать их, войти в их мир, понять, чем они жили, о чем мечтали… Я, например, уверен, что они думали и о детях, внуках и правнуках своих, то есть о нас. И нам оставили коллекцию…
— Как это вашим предкам удалось сохранить книги, красивые дорогие шахматы, рукописи… Были революция, войны, блокада… Удивительно, — сказал Горин.
— В самые трудные времена люди понимали значение искусства и сохраняли и картины, и памятники, и архивы… — ответил Балакин.
— Неужели старик думал и о нас? — спросил Володя, глядя на картину, где старый чиновник сидел за шахматным столиком и, довольный своей озорной выдумкой, улыбался.
— В этом я уверен. Кое-что, урывками из писем и записок деда я читал… Как бы я хотел, чтобы и ты порылся в наших семейных архивах…
— Но я не занимался шахматами, — возразил Володя.
— Это не имеет значения. Шахматы — тут не самое главное. Главное — характеры людей, их отношение к другим людям. Их ум, порядочность, культура… Да ведь и они, дед и прадед твой, не были шахматными мастерами… Отец играл слабее меня, едва ли во второй разряд… Но в доме у нас бывали и мастера, и гроссмейстеры. Велись интересные разговоры…
— А… прадед был очень богатый? — спросил Володя.
— Нет… Поместья у него не было. Отец говорил, что наследства практически почти никакого не было. Только квартира, мебель да вот этот музей: шахматы, картины, книги… Конечно, отец многое приобрел сам. Книги, немало шахматных досок и фигур. Но и от деда осталось порядочно…
— Жаль, что не оставили они большого наследства: денег или золота…
— Понимаешь, они, как и очень многие настоящие люди, считали, что счастье приносит только то богатство, которое ты заработал сам. Не зря ведь во всех сказках и легендах нечестно добытое богатство приносит только несчастья. В этом отразилась народная мудрость, — сказал Андрей Александрович.
Теперь он говорил спокойно, доброжелательно, миролюбиво.
— А все-таки нам бы с Людой для начала деньжата не помешали…
Глеб не вмешивался в разговор дяди и племянника. Теперь это была беседа близких родственников, в которую чужим лучше было не вступать. Андрей Александрович, Люда и…. время должны были сделать больше, чем все нравоучения, которые могли прочесть Володе Долгов, Горин, следователь, полковник…
Глеб вышел в прихожую, начал одеваться. Вслед за ним туда вошла и Люда. Она прикрыла двери в комнату и тихо сказала:
— Вы уж простите, пожалуйста, Вову… Это он по глупости. Он и сам все понял и теперь переживает…
— Мне тоже кажется, что это так. И этому я очень рад… Хотя, думаю, что вам с Андреем Александровичем придется еще много потрудиться… Знаете, один философ сказал так: «Важно не столько положение, в котором мы находимся, сколько направление, в каком мы движемся». Так что не сбивайтесь с курса, — улыбнулся Глеб.
КОРОТКО ОБ АВТОРАХ
БАЛАБУХА Андрей Дмитриевич. Родился 10 апреля 1947 года в Ленинграде. Работал топографом, инженером-проектировщиком. С 1974 года — профессиональный писатель.
В литературе дебютировал в 1966 году, участвуя в коллективной радиоповести ленинградских писателей-фантастов «Время кристаллам говорить». Автор книг «Предтечи» (1978), «Люди кораблей» (1983) и «Нептунова Арфа» (1986), а также ряда рассказов, опубликованных в коллективных сборниках и периодике.
С 1970 года выступает также как критик. Ему принадлежит несколько десятков предисловий, статей, обзоров, рецензий и тому подобное, часть которых написана в соавторстве с Е. Брандисом, А. Бритиковым, Вл. Дмитревским и другими.
БРИТИКОВ Анатолий Федорович. Родился 1 февраля 1926 года в г. Артемовске (Бахмуте) на Украине. По окончании в 1950 году филологического факультета Одесского университета работал в газете «Черноморская коммуна». В 1958 году защитил кандидатскую диссертацию в Институте русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, куда и перешел на работу в качестве старшего научного сотрудника. Член Союза писателей СССР.