— «И вечный бой!.. Покой нам только снится…» — вслух произнес он и подумал: «Главное — не жалеть себя». Он был законченным прагматиком, но обожал поэзию и знал ее. И особенно поэзию Серебряного века. И еще: он совершенно разучился жалеть себя… «Не жалеть себя» — было девизом и смыслом его жизни.
ГЛАВА 8
Скиф проснулся, как в далеком детстве, от яркого света и звонкого пения птиц. За окном только-только начинался декабрь, выморозивший оконные стекла по краям узорной рамкой, как серебряным окладом на иконе. А иконами самыми разными в этой избе были увешаны все стены. В клетках под потолком заливался кенар, титикали овсянки.
— Доброго утречка! — приветливо поклонилась ему молодая женщина с повязанной платком головой. — Вставайте, завтракать пора. Сегодня пятница — без маслица, значит. Но если отец Мирослав даст для вас благословение…
— Без маслица так без маслица. Порядок нарушать не будем. — Скиф поскреб рукой по бороде. — Может, вот только побриться бы, если церковь дозволяет в пятницу.
Он подумал, как отнесется жена к его бороде при их встрече. Его мало беспокоил шрам на лице, но жена не любила бородатых. О том, что она уже почти десять лет ему не жена, Скиф не хотел даже думать.
— В печке в чугунке водичка теплая, — снова приветливо улыбнулась женщина. Скиф разложил на столе свои бритвенные принадлежности. Хозяйка поставила на стол чугунок с водой. Он пододвинул к себе потемневшее от старости зеркало — на него смотрел оттуда бородатый сербский четник. Даже в декабре с лица не сошел загар, только распустившиеся за глазами стрельчатые морщинки белели. Скиф усмехнулся в густо нависавшие над губами усы — если сейчас побриться, то вся нижняя часть лица останется белой, как намыленная.
В то самое лето 1986 года в Афгане, в день прилета жены в командировку в расположение части, капитан Скворцов нагладко выбрился до синевы специально припасенным для этой цели золингеновским лезвием. Под носом после снятых усов осталась светлая полоска.
«Жена усатых не любит», — объяснил он тогда их командиру, полковнику Павлову.
Павлов после женитьбы Скифа на дочери высокопоставленного сановника из ЦК КПСС стал относиться к своему комбату с некоторой осторожностью. Не к каждому в Афган может прилететь на встречу жена. Но Ольга каким-то непонятным образом смогла. Жена с месячным стажем семейной жизни, а в невестах проходила и того меньше. Их расписали досрочно по просьбе родственников — у Скифа заканчивался отпуск, который он получил по случаю награждения его вторым орденом Красной Звезды. А медовый месяц им довелось провести на горных тропах в тылу моджахедов — и на этом на их семейной жизни была поставлена большая черная точка, как в уголовном деле.
Более трех лет в Афгане, три года пересылок и тюремных лагерей, побег из зоны перед самой амнистией. Почти два кровавых года в Нагорном Карабахе. Затем война на горных дорогах и тропах Югославии. Глаза истосковались по ровному простору Центральной России…
Хозяйка хлопотала у плиты, чудно пахло пирожками с капустой.
— Хозяюшка, телевизор можно включить? — спросил Скиф, подравнивая ножницами обвислые, как у моржа, усы.
Та вскинула на него испуганные голубые глаза. Понятно: пятница — постный день. Потом, перекрестившись и пробормотав что-то скороговоркой, она все-таки сняла с экрана кружевную накидочку.
Бравурный марш пропел славу новой России, началась программа новостей. Дикторша сидела вполоборота, лихо, по-боевому, говорила напористо, будто давила на зрителя. Скиф это часто видел по балканскому телевидению. Вот ручейки алой крови весело заструились по ступенькам на лестничной клетке, вот тщательно отрепетированный эпизод с «бандюгами» — всепобеждающая федеральная милиция заламывает им руки и тычет носами в капот иномарки.
Но вдруг ножницы выпали из рук Скифа в эмалированную мисочку с водой. Он всем корпусом подался к телевизору. На экране разбитый взрывом «БМВ», оторванные руки-ноги водителя разбросаны по асфальту. В углу фото Ольги. Дикторша бодро щебечет: «Вчера в 16.30 на ведущую нашей телекомпании Ольгу Коробову совершено покушение. Взрыв, оцениваемый специалистами в двести граммов тротилового эквивалента, разнес машину на части. Водитель погиб. По счастливой случайности Ольга Коробова задержалась в холле телецентра на десять минут. Получили легкие ранения двое прохожих…»
Скиф сдернул с шеи простынку и принялся яростно стирать с бороды мыльную пену.
— А! Проснулся, воитель славы… — В избу вошел отец Мирослав, перекрестился на икону и принялся обметать снег с подола рясы. — Чего взбеленился, будто черта, прости, господи, встретил?
— Мне в Москву надо!
— Всем туда надо.
— Мне в Москву — срочно, неотложно!
— Ты не воюй, ратоборец. Срочно только на двор по большому делу нужно, остальное можно отложить. Ты сутки во сне так командовал, что мою Марью Тимофеевну насмерть перепугал, а она в тягостях сейчас… Бриться собрался? Дело нужное. Только смотри — бороду и усы подровняй немножко, а все подчистую не снимай.
— В попы, что ли, меня запишешь? Я еду прямо сейчас! У меня жена в смертельной опасности!
Гладко выбритый, коротко подстриженный и тщательно расчесанный отец Мирослав разительно отличался своим спокойствием от возбужденного, нечесаного Скифа с остатками мыла на лице.
— Присядь, брат мой, и поразмысли спокойно. Ты не поп, и жена, следовательно, у тебя не последняя. Но-но, не след бывшему красному командиру на духовное лицо с кулаками кидаться. А теперь помысли, с чем тебе в Первопрестольную ехать.
Отец Мирослав разложил перед Скифом его же деньги и документы, сомнительный украинский паспорт и двадцать семь долларов мелкими купюрами, не считая украинских купонов.
— Тебе эта фотография нравится? — Отец Мирослав вытащил из бумажника Скифа блок фотографий, на котором была отрезана одна: Это были последние снимки Скифа, сделанные в Югославии. Он снялся перед отъездом на Родину в фотоавтомате одного из белградских универмагов. — Мне лично не нравится. Ты на ней как библейский разбойник с большой дороги. Я одну отрезал себе на память, не возражаешь? — Отец Мирослав раскрыл паспорт, которым снабдили Скифа украинские ангелы-хранители в микроавтобусе. — «Смотрицкий Иван Петрович»… Добро, что хоть еще Мелентием не окрестили.
Отец Мирослав умолк и своими прозрачными польскими глазами едва ли не с издевкой посматривал на зло сжимающего кулаки и губы Скифа. Птички разом перестали чирикать и сквозь прутья клетки любопытными круглыми глазами уставились на замолкших людей. Мария Тимофеевна закрыла рот полотенцем и с ужасом наблюдала небывалую в этом тихом православном доме картину.
Накаленную обстановку разрядил участковый милиционер. Он вошел, держа перед собой фуражку, истово перекрестился на многочисленные образа, затем поклонился на лампадку, снова водрузил на голову фуражку для пущей официальности и с начальственной строгостью в голосе обратился к Скифу:
— Нарушаете, гражданин, паспортный режим Российской Федерации. Надо было отметиться в день приезда в отделении милиции по месту временного проживания.
— Я только что приехал и не успел заявить о себе. Милиционер снова снял фуражку и протер ее изнутри по околышку вязаной перчаткой.
— Иван Васильевич, стало быть, участковый здешний. Вы уже третий день здесь, могли бы и побеспокоиться. Давайте сюда ваш паспорт и распишитесь вот здесь, — протянул он какие-то листки бумаги.
Скиф вопросительно поднял брови и взглянул на отца Мирослава, тот в ответ пожал плечами и хитровато улыбнулся. Скиф протянул милиционеру свою украинскую «липу». Тот спокойно положил документ в карман, сделал какие-то пометки в своих бумагах и вынул из кармана… российский паспорт:
— Вот, Василий Петрович, держите ваш документ и больше никогда не нарушайте. На первый раз вам прощаю. Прописаны вы будете по этому адресу временно сроком на три месяца. Не забудьте в установленном порядке подать заявление о прописке, если понадобится.