Он слегка откидывается назад, его взгляд прикован ко мне.
— Или, может быть, - добавляет он со слабой ухмылкой, — это было связано с контролем. Который напоминает тебе, сколько власти ты можешь удержать в своих руках.
— Вы оставили за собой хаос, - говорю я, заставляя свой голос оставаться ровным. — Вы когда-нибудь задумывались о жизнях, которые вы разрушили? О боли, которую причинили?
Он слегка откидывается назад, выражение его лица задумчивое, как будто он взвешивает мои слова.
— Последствия, - бормочет он почти небрежным тоном. — Отголоски нашего выбора. Каждое действие вызывает рябь, мой Яд. В этом красота жизни, не так ли? Непредсказуемость. Наши пути пересекаются бесчисленными способами.
В его голосе нет ни сожаления, ни тени раскаяния. Он говорит спокойно, отстраненно, как будто обсуждает что-то столь обыденное, как погода.
— И все же, - продолжает он, неотрывно глядя мне в глаза, – несмотря на всю тьму, которая меня окружает, в том, что я сделал, есть доля правды. Цель.
В его взгляде есть что-то такое - молчаливый вызов, заставляющий меня приоткрыть завесу тайны, которую он так тщательно скрывал.
— И какова была эта цель?
Он слегка наклоняет голову.
— Есть определенная свобода в том, чтобы позволить тьме выйти на свет.
Но дело не только в этом, и мы оба это знаем.
— Почему вы так одержимы мной?
Я спрашиваю.
Он мог бы довериться кому угодно, чтобы рассказать о себе. Но он этого не сделал. Он выбрал меня.
— Одержимость, - отвечает он ровным и взвешенным тоном, – это сила, которой безразличны доводы рассудка. Это шепот в темноте, движение на задворках сознания, которое невозможно игнорировать. Я провел свою жизнь, распутывая нити в сознании других людей, но твое сознание остается загадкой, которую я так и не разгадал. Пока.
Его слова звучат как признание, но вместо ясности они порождают у меня еще больше вопросов. Всегда ли я должна была играть эту роль в его хитроумной игре? Вступила ли я в нее неосознанно, или это было предопределено с самого начала?
— Я не смог убить свою последнюю жертву, - внезапно добавляет он, и его голос становится мягче, чему я не могу дать точного названия.
Сожаление? Нет. Это невозможно. Это что-то другое, но что бы это ни было, оно витает в воздухе, тревожное и неразрешимое.
Это откровение. Никто не знал, что должна была быть последняя жертва, поскольку не сообщалось ни о каких инцидентах, которые были бы связаны с этим делом.
— Зачем отступать? – спрашиваю я. — Зачем бросать вызов своей собственной природе, той самой тьме, которая определяет вас?
Он наклоняется вперед, расстояние между нами сокращается, когда он смотрит на меня взглядом, который одновременно нервирует и странно интимен.
— Это вопрос, который мучает меня с того момента. Ты когда-нибудь убивала кого-нибудь, Дакота?
— Нет.
— Нет? Чтобы понять убийцу, ты должна сама стать им. Тебя не отталкивает тьма внутри меня. Вместо этого ты пытаешься понять, исследовать мои мотивы. И в этом исследовании есть связь, которая выходит за рамки наших ролей.
Присутствие диктофона ощутимо. Наши слова будут сохранены, наши мысли увековечены. Это осознанный риск. Он всегда был мастером манипулировать границами между исследователем и объектом, стирая их до такой степени, что я больше не смогу различать нас. Он расспрашивал меня в своих письмах столько раз, что я сбилась со счета, и позволила ему. Теперь он знает обо мне больше, чем я о нем.
Его поза кажется расслабленной, но напряженность в его глазах держит меня в плену.
— Она была в моей власти, - говорит он пугающе спокойным голосом.— У меня была возможность прекратить ее существование, как и у других. Но что-то внутри меня… восстало против этой неизбежности.
Я бы хотела делать заметки, но тюремные правила запрещали мне приносить в камеру что-либо, хотя бы отдаленно опасное. Они решили, что ручка – это оружие в руках такого человека, как Мортимер. Вместо этого мне остается цепляться за его слова, каждое из которых врезается мне в память.
Его признание выбивает меня из колеи. Это задевает за живое. Я потратила столько времени, пытаясь разобраться в нем, распутать нити его поступков. Но я могу видеть только то, что он позволяет мне видеть.
Мортимер – не какой-то одномерный злодей, не карикатура на зло. Он то, что меня пугает. По крайней мере, это ложь, которую я говорю себе. Потому что правда, в которой я не могу полностью признаться, заключается в том, что что-то заставляет меня возвращаться к нему.
— Почему она? - спрашиваю я, и мой голос становится едва слышен. — Зачем щадить ее, когда другие подверглись вашей…
Я с трудом подбираю нужное слово. Внезапно мне становится слишком трудно дышать.
— Почему я не убил ее? Почему я отклонился от сценария, который так тщательно написал? В этом, Дакота, суть дела.
Атмосфера между нами становится все более напряженной.
— Скажи мне, - продолжает он мягким тоном, — твое стремление понять меня действительно касается меня? Или это вызвано необходимостью разобраться в сложностях твоего собственного ума? - его губы изгибаются в ухмылке, в голосе звучит тихий, почти поэтический ритм. — Зеркало внутри зеркала. Танец отражений, уходящий по спирали в бесконечность. Разум – это лабиринт, Дакота.