По установившейся привычке Ричард сразу прошел в свой кабинет на первом этаже. Это была тесная комнатка с небольшим письменным столом, на котором, – помимо пишущей машинки и связанных с нею вещей, вроде отпечатанных рукописей, громоздились стопки книг, брошюр и прочей литературы на русском языке, о русском языке или о русской словесности. Другие книги – пухлые тома, собрания сочинений – теснились на деревянных полках вдоль стен, полки эти уходили за пределы комнаты, в коридор, и занимали короткий проход возле лестницы. Здесь не было ничего лишнего, никаких картинок, фотографий, украшений, ни единой, самой неброской, суперобложки – Ричард сдирал их при первой же возможности, оставляя только клапан, если на нем было что-нибудь полезное.
Тут его внимание привлекла записка, положенная на пишущую машинку – так всегда делала Корделия, – начертанная черными чернилами, твердым изысканным, аккуратным почерком. Издалека писания Корделии напоминали хорошо сохранившийся средневековый манускрипт, а при ближайшем рассмотрении оказывались столь же нечитабельными. Впрочем, в этой записке речь явно шла о телефонном звонке. В других домах давно избавились от подобной докуки, обзаведясь автоответчиком, но Корделию мысль об автоответчике не прельщала.
Из каракуль Корделии Ричард разобрал достаточно, чтобы почти полностью увериться: это вариация, по-иному искаженная, на тему записки, которую он получил в институте, а потом отправил в урну на Карет-стрит. Текст был столь же невнятен, однако цифры телефонного номера после дешифровки вроде бы совпали. Ричард прислушался, не услышал ничего, кроме гула могучего потока машин, с ревом и лязгом струящегося в тридцати метрах от его окна, и без всякого энтузиазма снял телефонную трубку.
Вскоре на другом конце кто-то хмыкнул.
– Мне передали, что меня просят позвонить по этому номеру.
Осторожность, как врожденная, так и благоприобретенная, не дала ему сказать больше.
– С кем вы, пожалуйста, хотели бы говорить?
Сказано было с запинкой и с русским акцентом, не очень сильным, однако заставляющим предположить, что человек редко отваживается изъясняться по-английски. Ричард повторил то же самое по-русски, потом, поколебавшись, кратко представился.
– Вы говорите, вы англичанин?
– Разумеется, англичанин.
– Один момент.
Это было произнесено строгим, заговорщицким тоном. Потом до Ричарда долетели отголоски придушенного обмена репликами по ту сторону накрытой ладонью трубки, отчего он подумал: мало ему хлопот с соотечественниками, еще русских не хватало, и это чувство все нарастало во время затянувшейся паузы.
Наконец раздался интеллигентный девичий голос – по-русски, кажется, с московским выговором, хотя в фонетических тонкостях Ричард был не особенно силен.
– Простите, как, вы сказали, вас зовут?
Ричард еще раз назвал себя.
– Так это действительно вы, доктор Вейси, а я сомневалась. Просто замечательно, что я наконец-то вас разыскала. Позвольте представиться. Меня зовут…
Раздались короткие гудки. Ричард повесил трубку и остался сидеть, в голове у него крутились сразу несколько мыслей, одна – что, стоит ли перезвонить позже, он решит позже, другая – что у девушки приятный голос. В конце концов… разговор прервала не она, а кто-то другой, видимо, первый его собеседник, который намеренно помешал ей назвать свое имя. Почему? Тут, видно, сказывается русский характер, скрытность, залог выживания при царизме и до него, равно как и при Ленине, и при Сталине, и при их преемниках, да и в будущем. Ну, с этим все. Пока.
Ричард помедлил за столом, вяло размышляя, как дивно было бы жить в мире попроще, и тут услышал из гостиной звуки, свидетельствовавшие о присутствии там Корделии. Вообще-то это была ее гостиная не в том смысле, что где-то в доме была другая, принадлежавшая ему, и даже не в том, что его допускали туда только в особых случаях или не допускали вообще, – нет, просто и отделка, и обстановка соответствовали ее вкусу, от розовой краски на стенах, увешанных рисунками и гравюрами с изображением исторических развалин, до сбродной антикварной мебели, тяжелых малиновых портьер и ползучих растений. Она же за все это и заплатила, как, впрочем, и за сам дом, и за его отделку, и практически за все находящиеся в нем вещи, и долговечные, вроде ванны, и преходящие, вроде бутылки бургундского. Ричард платил за телевизор, звуковую аппаратуру и обслуживание автомобиля.