Рядом на мокрой дресве лежал его немецкий товарищ Ингольф Готте, рурский шахтер: плечистый, высокий, с крутым упрямым лбом. Он принадлежал в подпольному лагерному центру сопротивления и не имел от Найды секретов. Оглядевшись, Готте тихо сказал:
— В лагерь прибыл новый комендант. Говорят, будут уничтожать всех слабых.
В лагере действительно появился новый комендант, но Найда равнодушно принял это известие. Мало ли у них менялось начальства: были жестокие, деловые, корректные, озабоченные, ленивые. Но все требовали одного: железного послушания и безотказной работы в карьере, в станционных пакгаузах, в ближнем лесном хозяйстве, куда их водили заготовлять на зиму дрова. И вот опять новенький. Какой-нибудь вымуштрованный зверюга. Будет снова мучить их на аппелях и собственноручно устраивать расправы… Все они одного поля ягоды.
— Комендант знает тебя, — продолжал немецкий товарищ. — И меня тоже.
— Кто… он?
— Вилли Шустер. Тот самый Вилли Шустер, который хотел сделать карьеру на инженере Звагине. Тогда ничего не добился. Но у берлинских сановников числится на хорошем счету.
Найда внимательно слушал. Появилось чувство любопытства. Даже удивления. Возможно, даже желание увидеть Шустера. Просто попасться ему на глаза. Удивляетесь, герр Шустер? Помните вашего отца, его клинику, его перевязки? Папа у вас был либеральным и даже сочувствовал нам. И девушка у вас была очень милая, помните, герр Шустер? И кочковатый луг, овчарки, крики автоматчиков, обессиленный Звагин, распластавшийся среди болотных кочек, потом удар по голове и звонкая черная тишина. Все припомнилось. И снова мелькнула мысль: все же интересно было бы повстречаться…
Они так давно знакомы, им есть о чем поговорить. Не сомневался Алексей Найда, что вместе с Шустером прибыла в лагерь и его, Найды, смерть, — может, с самыми тяжкими истязаниями, на которые Вилли, говорят, мастер. Жаль, что они не успели, что не завершат своего дела. Начали собирать оружие: по винтику, по проволочке, по железке. Капо Алекс — из своих, сумел войти в контакт с одним из пожилых охранников и понемногу приносил им в шестой блок разный ржавый хлам из свалки за кухней. Кое-что удалось раздобыть через подпольщиков в городе. Станислав Завойский — поляк из вольнонаемных, отчаянная молодая душа, безрукий инвалид, к которому немцы относились как к никчемному шелудивому псу, — тоже помогал: бывало, украдкой оставлял у блока то гильзу от патрона, то кусок тола, а однажды подбросил даже миниатюрный дамский пистолет, неведомо где добытый. Все до времени закопали под нарами Ингольфа, чтобы в урочный час взять оттуда, в тот последний час, когда не будет иного выбора: смерть или бой!
— А откуда он тебя знает? — вяло спросил Найда.
— Старые знакомые, — ответил немец. — В тридцать девятом мы были с ним в одном спортивном обществе, и он на меня поглядывал. Кажется, уже тогда служил в гестапо.
— Списки большие, может и не заметить.
— У него собачий нюх, он сам все проверяет. До всего докапывается.
— Тогда надо скорей… дальше медлить нельзя, Ингольф…
— Нет, рано, рано, — покачал лобастой головой немец, приподнялся на локте, и глаза его устремились в туманную даль над лесом. — Надо иметь несколько мундиров, хотя бы две обоймы к пистолету и еще гранату. Одной мало. Когда начнется катавасия возле машины, нужна вторая граната. Скоро нам достанут. Алекс обещал в ближайшее время.
Тянулись тревожные дни. Найде уже не хотелось попадаться на глаза коменданту.
Вот начнет проверять списки и, как только увидит его имя, потащит к себе: «Чего притаился тут? Думал спрятаться от меня, шкуру свою спасти?» Говорят, этот Шустер лютует все больше, даже лагерные охранники его боятся. Мстит заключенным за поражение под Сталинградом. Прибыла колонна с востока, пленные словацкие партизаны: изможденные, оборванные, измученные голодом и жаждой. Их вывели на главный плац и стали расстреливать на глазах у всего лагеря: каждого третьего, каждого третьего. Шустер потом ногой переворачивал трупы и добивал живых из пистолета. Целился прямо в глаза, боялся, чтобы не открылись и не глянули на него в предсмертной муке. Почему-то убийцы всегда боятся глаз своей жертвы, давно слышал про это Алексей Найда. Когда кулаки в их селе убили молодого почтальона-комсомольца, они тоже выкололи ему глаза; страшными черными провалами зияло его юное изуродованное лицо, и в их черноте словно запеклись все его проклятия убийцам, вся боль.
Лагерь, притаясь, ждал. Все настойчивей распространялись слухи о том, что Вилли Шустер, новый комендант, имеет прямое задание из Берлина очистить лагерь от «бесперспективных» и превратить его в трудовой лагерь, в центр даровой рабочей силы. А сколько тут «бесперспективных»? Все, наверное, каждая живая душа, которую еще не домучили, из которой не выдавили остатки сил и надежды. Пищевой рацион, правда, несколько увеличился, стали завозить баланду даже в карьеры, подкармливали там обессилевших заключенных: ведь мертвые рейху не нужны, какая польза от мертвых, и кем будет он, штурмбанфюрер Вилли Шустер, если его власть будет простираться только над мертвыми, над штабелями трупов, над кремационными печами.