Увидев Петра, вовсе потемнел лицом.
— Можно вас на минуту? — спросил он и пригласил его в сумрак коридора.
И там, властно взяв за локоть, заговорил о своей дочери. Все, оказывается, уже знал, обо всем рассказала ему наивная и простодушная Майя, ненаглядная доченька: и как познакомились с Петром на пляже в знойный воскресный день, и как из-за него изменила свое намерение выйти замуж.
— Жизнь свою искалечила, а девичья судьба — не то что у парня, и вы, товарищ Невирко, обязаны были хорошенько подумать, прежде чем врываться в чужую семью.
— Я ничего не разрушал, Максим Каллистратович, — тихо, но твердо заявил Невирко, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Так получилось.
— Я ее отец… Я, может, всю жизнь ей посвятил. — Он крепче сжал локоть Петра, в его голосе зазвучали жалобные нотки, и выражение лица стало мягче. — Петр, вы не знаете, чем это кончится… Прошу вас, опомнитесь! Для вас это, может, развлечение, а девушка… Поймите, моя дочь…
— Хорошо, хорошо, — кивал головой Невирко, внезапно испытав жалость к Гурскому, к его отцовской обиде. И себя было жаль, и Майю. И было стыдно перед этим важным, солидным начальником, который так разволновался. — Пускай она решает… Я уважаю вас, но… пускай она решает…
В тот вечер он не пришел на свидание, мучился от нестерпимой тоски, от бессилия… Только бы забыться!.. Виталька Корж тащил на танцы, уверяя, что там девочки — загляденье! На танцы он не пошел и с девочками знакомиться отказался. Часу в одиннадцатом, не дождавшись возвращения Виталия, выключил свет и попытался заснуть. И в тот же миг услышал Майин голос. Просила разрешения войти.
— Ты? — Он словно окаменел, стоя перед ней в трусах и майке. Еще и свет включил!
Но это ее не смутило.
— Оденься, пожалуйста, проводи меня, — сказала она, с любопытством рассматривая комнату: две кровати, шкаф, стол с графином. — Я чуть с ума не сошла! Нельзя же так!..
Он натянул брюки, надел рубашку. Бормотал что-то о разговоре с ее отцом, о его просьбе-приказе. Отец, мол, сказал, что знает лучше, в чем ее счастье. Может, он прав… Начальника Гурского он бы не послушался, но отца Майи…
Майя обняла его, стала целовать, взлохматила ему волосы.
— Милый, милый! — И, с ужасом оглядевшись вокруг, сказала: — Как ты живешь! Но это — временно. Я поговорю с отцом…
Он погладил ее по голове. Сказал, что говорить не нужно. Они едут с хлопцами в подшефный колхоз строить тракторные мастерские. На два месяца.
— Ты никуда не поедешь! — заявила Майя. — Ни за что!
— Надо, — вздохнув, улыбнулся Петр. — Своих я не брошу… Буду приезжать каждое воскресенье. А ты подумай. У тебя будет достаточно времени, чтобы серьезно подумать.
Он действительно уехал в дальний район, и там всю осень они строили мастерские, работая с утра до ночи, чтобы поскорее вернуться домой. Майя каждый раз встречала его на автобусной остановке, сидела в углу на скамье под навесом, в вязаной шапочке, продрогшая, бледная, задумчивая. Они шли пешком через весь город, и было так, словно не виделись долгие месяцы. Петр, обняв Майю, рассказывал, сколько за эту неделю положили плит, как они повздорили с председателем колхоза, так как он не выделил машин для фундамента, и как холодно ночами в гостинице. Обнимая Майю, он думал о том, что у них в общежитии сейчас уютно, чисто, Виталька, разумеется, отправился на танцы или в кино с девушками, и комната пустая, никого там нет, и, если бы Майя захотела, они могли бы прокрасться черным ходом, обманув бдительность вахтерши, и до позднего часа, до глубокой ночи вдвоем…
Майя обняла его за шею, губы ее тронула смущенная улыбка.
— Если ты не очень устал… — Она показала ему ключ.
Это был ключ от квартиры ее подруги. Вот оно что, сама обо всем подумала, сама решила за них обоих и теперь смущается, ей неловко оттого, что она первая надумала такое. Он промолчал, и это его молчание испугало Майю.
— Ни о чем не думай… Ты добрый, честный, знаю… Пусть будет так… — губы ее дрогнули. — У меня скверное предчувствие. Что-то должно случиться, какая-то беда. Все против нас, Петруня!
Они не спали всю ночь. Под утро Петр вздремнул, куда-то его понесло, закачало, и он, будто сквозь завесу дождя, вдруг услышал Майкин голос.
Открыл глаза, а она, опершись на локоть, смотрит на него и шепчет его имя:
— Петрусь, Петрусь!
Видно, и глаз не сомкнула, а лежала, изучая в темноте его лицо.
— Ты не спишь? — спросил он, смутившись.