И Невирко выступил. А почему бы и не выступить? Во Дворце культуры, где собрались лучшие производственники, где президиум и трибуна с микрофоном, а на столе, застланном красной скатертью, — макеты панельных зданий различных конструкций. Комсорг Обрийчук, предоставляя слово Невирко, сказал: «Растут новые люди на комбинате. Настоящие рыцари технического прогресса. Даю слово Петру Невирко, пускай поделится своими секретами».
Особенных секретов у него, может, и не было, но выступил с огоньком. Черноволосый, стройный, в отлично сшитом костюме, смотрел в зал смело и решительно. Было в его тоне что-то вызывающее и самоуверенное.
Говорил о том, какие резервы еще не освоены, как маломощны краны, как нередко подводят водители.
— Разве это дело, если мы часами ждем транспорта, устраиваем перекуры на два часа? Пора с этим кончать! Наша бригада Найды, — заявил звеньевой, — принимает на себя обязательство работать так, чтобы за сутки возводить один этаж. Только подвозите вовремя панели, создавайте нам условия!
Найду покоробило от такого заявления, походившего на дерзость. Не посоветовавшись с ним, выскочить с таким обязательством. От имени всей бригады! Попробуй теперь отказаться. Найде пришлось только присоединиться к Петру. Бригада готова, только бы поддержали их всем комбинатом.
— Поддержим! — перебив Алексея Платоновича, бросил из президиума Гурский. — Вы слышали? — обратился он ко всем. — За сутки — этаж! Новая замечательная инициатива!
Обещание с высокой трибуны заставило Петра крепко призадуматься. Витька Корж первый вернул его на грешную землю: хорошо, мол, тебе обязательства брать — а с подвозом как? С транспортом на комбинате теперь полная запарка. Тут Гурский не поможет. Плохо стало с машинами, совсем поизносились, запчастей не хватает.
— Будем сидеть сложа руки, ничего не будет, — огрызнулся Петр. — Проявим инициативу, браток!
И он начал ее проявлять. Не откладывая дела в долгий ящик, собрался в автопарк. Встретил там пожилого шофера Николая Львовича, сухопарого, с большой залысиной и рыжими усами. Он копался в моторе, согнувшись под поднятым капотом.
— Почему не на линии, Львович? — поинтересовался Петр.
— Норму отъездил, — не очень приветливо глянул на него рыжеусый водитель. Он был в замызганной спецовке, с ключом в руке. — Может, присоединишься? — Он показал Петру три пальца.
Петр улыбнулся и отрицательно покачал головой. Он оглядел просторное, холодное помещение гаража с большими маслянистыми пятнами на цементном полу возле смотровых ям. А потом начал говорить Николаю Львовичу о скрытых резервах в их работе, о духе товарищества в бригаде, об интересах общего для всех дела… В бригаде Найды жлобов нет… Нужны панели… А время не ждет…
Наверное, хлопцы из гаража поддались горячим уговорам Петра. Помогала и Ванда из диспетчерской, белокурая хохотушка. «Ты, Петь, старайся с транспортом, а элементики тебе будут, — говорила она кокетливо, повисая у Петра на руке. — Все для вашей бригады. Мы о тебе помним, Петенька!»
Найде бы радоваться. Но настоящей радости он не испытывал. Все, что говорил Петр с трибуны, его смелость, вернее дерзость, стремление вырваться вперед, дополнительные машины, его суетливость и нервное покрикивание на товарищей — все это было Найде неприятно. Не было прежней доброты в парне. Он только гнал, гнал…
Тревожило Алексея Платоновича и другое: до сих пор Петр ни словом не обмолвился о тетради в клеенчатой обложке. Были это фронтовые записки Найды. В минуту, когда настиг его сердечный приступ, попросил передать их Петру. И в случае, если бы произошло самое страшное… если бы «скорая» запоздала, — Петр должен был обо всем рассказать их общей знакомой из Лейпцига, молодой журналистке Инге Готте. Но Петр все отмалчивается и держится в стороне. А вдруг, не дай бог, где-то обронил ее, выскользнула тетрадь из рук ночью на улице, упала в снег или забыл ее в троллейбусе…
Вечером, разговорившись с Ольгой, во всем ей признался. Жена удивилась:
— А на что тебе Петр? Пошел бы прямо в редакцию, в газету. Сколько корреспондентов вокруг тебя толчется. Сам говорил, писатели не раз к тебе обращались, вот и посоветовался бы с ними. И подправили бы, и напечатали.
— Тогда мне было не до писателей…
Ольга закусила губу, чтобы не вскрикнуть, чтобы не показать, как перепугал ее тот внезапный сердечный приступ и как жутко ей стало сейчас от его слов.
— Если всякий раз, когда где-то кольнет, о смерти думать, то как жить, Алешенька! — как можно беспечнее сказала Ольга, силясь улыбнуться.
— Кольнуло не кольнуло, а подумал. Потому и Одинца к себе вызвал.