Но Полина ничего не отрицала. Лишь произнесла не совсем уверенно и как бы оправдываясь:
— Какой девушке не хочется иметь в жизни верного друга…
— Значит, ты все-таки выходишь за моряка? — уже со злостью спросил он.
— Это не скоро, Петенька. Чтобы выйти замуж за другого, надо расстаться окончательно с тем, кому принадлежишь всем сердцем… — Глаза ее наполнились слезами, и она быстро вытерла их. — Пойдем, нас ждут.
Он видел, как по ее лицу пробегали солнечные блики, и от этого в заплаканных карих глазах что-то играло и менялось, и губы ее, пытавшиеся улыбнуться, словно ожидали и боялись поцелуя.
— Ты плачешь, Поленька! — сказал он, обняв девушку за плечи и пристально глядя ей в глаза.
— Нет… это так… вспомнилось, — прошептала Полина.
— Вижу, плачешь.
— Пойдем, Петя.
— Я знаю, что виноват перед тобой. Я давно должен был понять это… Но теперь, когда так получилось… и ты собираешься за него… — он продолжал держать ее за плечи.
Полина взяла своими теплыми руками его жесткие, мозолистые руки и отвела их.
— Пусть тебя это не волнует. Забудь, что я говорила сейчас, Петенька. — Она улыбнулась и побежала тропкой к берегу.
Уезжали под вечер, когда солнце зацепилось за верхушки прибрежных верб и длинные тени легли на землю. Женщины поспешно что-то собирали в сумки, мужчины курили, разговаривали о делах. Подали автобус. Гурский подошел к Петру.
— Хотел поговорить с тобой. Сядем вместе, — предложил он вежливо-властным тоном.
Он выглядел уставшим и, как показалось Петру, был чем-то недоволен. Вероятно, прогулкой Петра с Полиной по лесу. Папаша переживает за доченьку. Вот и отлично. Самое время поговорить о вчерашнем.
В автобусе было шумно, пахло цветами и мокрой одеждой. Мужчины затянули песню, женщины подхватили ее нестройными голосами. Водитель вел машину осторожно, притормаживал на каждом ухабе, но все равно сильно трясло.
Гурский курил.
— Отгуляли, — произнес он после длительного молчания, и по тону, каким это было сказано, можно было понять, что предстоит серьезный разговор. — Завтра Кудряшов будет жаловаться на печень, а Рекемчук на неделю возьмет больничный. Пили, ели, веселились, подсчитали — прослезились! Как поется в песенке.
Непонятно, куда он клонит. Не осталось и следа от бодрого настроения, веселости и беззаботности. Петр невольно отодвинулся от него в угол, к окошку. Думал о том, как лучше сказать о вчерашнем.
— Ну, как ты? — вдруг спросил Гурский.
— Что как? — не понял Петр.
— Настроение.
— Среднеарифметическое, — тут же отшутился Невирко.
— Кажется, ты в пятерочниках ходишь.
— Вроде. Только вы… мне больше четвертаков налево не устраивайте, — переменил тон Невирко. — Я в них не нуждаюсь.
— Поди какой прыткий! — деланно беззаботным тоном произнес Гурский. Он ближе придвинулся к Петру и дружески заговорил: — Свозил, и крышка. Для общего дела старался.
— Никакого дела не было. Сволочи они!
— Может, ты объяснишь, в чем дело?
Петр со злостью рассказал о ночном происшествии на даче, о привезенном назад цементе, не забыл упомянуть о драке, которая могла кончиться и похуже. Гурский выслушал его молча, потом положил ему на колено руку. Конечно, могло быть и хуже. Бова их, очевидно, обвел вокруг пальца. Но если разобраться, дело-то пустяковое, ничего особенного… Звонили от самого Ивана Ивановича, который дал устное распоряжение помочь нужному работнику.
— Распоряжение, по которому ночью таскают цемент со склада, — огрызнулся Петр.
— Ну ладно, успокойся, Петя, кончилось, и леший с ними, — с легким раздражением бросил Гурский. — Есть законность, и есть формализм. Я ведь пекусь о государственных интересах, о нашей стройке. Вам же Бова будет тянуть теплотрассу. — Он тяжело вздохнул. — Заварил ты кашу! Горячая твоя голова! — И тут же перешел к другому: — Есть важный разговор. Думаю, ты меня правильно поймешь. Так сказать, по-мужски.
— Поймем как-нибудь, Максим Каллистратович.
— Я о твоей работе. Есть возможность перейти на самостоятельную. Думаю назначить тебя бригадиром. — Их здорово тряхнуло, они оба завалились набок, и темнота будто сблизила их. — Со стариком дела плохи.
— Не понимаю.
— Отработал свое на верхотуре. Готовим ему спокойное место в аппарате. Сам же видишь: то приступы, то бюллетени.
Невирко почувствовал леденящую пустоту в груди.
— Выходит, вроде на пенсию?
— Да нет, еще потянет. С его опытом рановато на пенсию. Пускай делится опытом, учит молодежь. А в бригаде ему трудно. Отработал свое.