* * * * *
Вся наша ванная – зеркала. Бело-голубой цвет воды и стен, ванны и умывальника, пола, коврика и потолка. И такое же, бледно-волнистое, мое отражение – отражение маленького мальчика в белой маечке, достающего щетку и пасту из специального стаканчика. Один – для меня, другой (такой же) – для мамы и папы.
Так стоял я, паинька, задумавшись, и чистил зубы, пока не зашла мама и не обнаружила, что текущая из-под крана вода – холодная.
– Ты что? Зачем ты это делаешь?
– А как ведь в песне поется: «Если хочешь, если хочешь быть здоров… водой холодной умывайся!» – находчиво и деловито объяснил я.
– Ну так и умывайся холодной водой, а не зубы чисть!
Я был очень удивлен и не нашелся, что ответить. Просто в моем понимании чистка зубов была одной из составляющих сложного процесса, который назывался умыванием. По крайней мере, всегда, когда мама говорила мне: «Иди умывайся!», я твердо знал, что мне необходимо не только умыть лицо, но и почистить зубы. Ясно же, что это часть понятия «умываться»…
Я долго размышлял об этом, внутренне пытаясь оправдать себя, уверить себя в том, что делал я всё правильно. Но я всё равно чувствовал себя нелепо. Мне стало досадно, что я такой глупый.
Впрочем, в те-то времена – не то что теперь! – глупость моя была еще простительной, ведь я был маленький.
Забавно, что в раннем детстве я отправлялся спать уже в девять вечера – ложился сразу после просмотра программы «Спокойной ночи». Впрочем, нашей длинной северной зимой в это время действительно самая натуральная, глубокая ночь.
Как приятно было погружаться в беззаботный детский сон, когда по итогам даже размеренно проведенного дня, в течение которого я никуда не ходил, не занимался ничем ни физически, ни умственно, ни психологически изнуряющим, не сформированный, слабенький организм всё равно естественным образом уставал. Как отрадно было не страшиться плавно наступающего завтра…
Бывали исключения. Тягостно-неспокойной оказалась одна моя ночь, когда – вместо «Спокойной ночи» – посмотрел я мультфильм про злющую ведьму. Готовясь к работе, мама прихорашивалась в ванной и периодически сновала туда-сюда по темному коридору, а я, сидя в зале, периферийным зрением наблюдал ее мелькающий силуэт. Перед сном я признался ей, что я боюсь ведьм, а мама моментально ответила, что точь-в-точь в такую отвратительную ведьму она и превратится, если я буду ее нервировать и плохо себя вести. И от этих слов, помню, мне стало еще горше: я хныкал, переживал, не мог заснуть.
* * * * *
Наш дом, возвышавшийся над миром, был святыней – источником всяческих забав.
Как-то раз мы с родителями собирались на дачу. Пока отец носил вещи и готовил машину, я мирно стоял на площадке, с энтузиазмом поглощая мороженое – пломбир, которым меня наградили. Родители могли бы приобщить меня к сборам, попросить помочь им, но нет – меня слишком берегли. Да и в чем я мог бы реально пригодиться? Скорее, мешался бы…
Припекаемый солнцем, я был божьим одуванчиком в нелепой кепочке, а мороженое так ласково таяло и искрилось – одно удовольствие слизывать его языком! Через секунду – нечто невероятное, оглушающее, молниеносное, как будто меня смахнули в параллельное измерение. Я не мог понять, что произошло, – так опрокидывают ушат холодной воды. Собственно, именно это и случилось: хулиганы вылили на меня ведро воды. С какого этажа? Никто не видел, да и вряд ли стали бы разбираться. Я не плакал (хотя мороженое пришлось выбросить) – ошарашенный, я просто не мог взять в толк, за что меня так. Я от рождения был тих, задумчив и незлобив, и я смолчал, перебирая смазанные ощущения, потягивая привкус утраченного мороженого счастья. Таким было ускользнувшее удовольствие – им не дали насладиться мне сполна.
Домофоны, отгороженность, всё нарастающая подозрительность жильцов друг к другу, неприязнь даже к ближайшим соседям – всё это появится позже. Тогда, в моем детстве логовые ветра свободно вторгались в подъезды и всё было нараспашку: мальчишки, жившие в нашей башне, как и чужаки, наведывавшиеся порезвиться на этажах, постигали на ее высоте горизонтальность и вертикальность мира – физические законы, действовавшие в этих плоскостях. Страшно ли тебе заглянуть вниз? Хватит ли у тебя духу хотя бы чуть-чуть приподняться на парапете – провести ладонью по глади собственного небытия? И что бы ты дал за то, чтобы пробраться на крышу? Заветная дверь, ведущая туда с четырнадцатого, – вернее, не ведущая, а много-много лет угрюмо преграждающая туда дорогу, – всегда закрыта, всегда на замке, но всё же…