Один из молодых бойцов, тот, что жаловался старшине на рези в животе, повернул к Крючкову веснушчатое лицо, робко спросил:
— А что ж в них особенного, товарищ сержант, в медичках-то?
— Ну, это малолетним знать не положено.
— Какой же я малолетний, коли в армии служу? — обиделся солдат.
— Ничего не значит. Твой наивный вопрос позволяет заключить, что по умственному мужскому развитию ты дите. Понял? И не перебивай старших. Так вот я и говорю, — продолжал Крючков как ни в чем не бывало, — что же в них особенного, в медичках? Все особенное! Душевность, чуткость, понимание естества. Нет, и не отговаривайте, памятник я им поставлю. А если по каким-нибудь посторонним причинам я не выбьюсь в министры, то отблагодарю их после своей смерти.
— Это как же? — не утерпел все тот же веснушчатый боец.
— Очень просто. Как почую кончину, напишу завещание своей супруге — подарить мое тело анатомическому театру, и пусть там из этого дара сделают приличный скелет для учебных целей. Водрузят меня в светлой уютной аудитории мединститута, и начну я честно служить науке. Профессора найдут во мне самого добросовестного и бесстрастного слушателя. Ученые хрычи, читая лекции, будут искоса кивать в мою сторону, ссылаться на меня, как на непреложный авторитет. По необходимости. А вообще-то мой бравый вид и военная выправка будут противоречить их согбенным фигурам. Ну, а в перерыв, братцы мои!.. Студентки ощупывают меня своими стерильно-нежными ручками без всякого стеснения; вполне на законном основании я подслушаю все их разговорчики и проникну в их сердечные тайны. В общем сплошной праздник! Кругом юность, улыбки, благоухание духов с примесью эфира… А там, глядишь, вечерком забежит в пустую аудиторию какая-нибудь заблудившаяся студенточка и, жуя булочку, с восхищением посмотрит на меня и вздохнет: «Эх, какой это был статный мужчина! Теперь уж не то!» Жаль только, что мне ей подмигнуть будет нечем!
— Ох, и пустозвон ты, Аркашка! — сказал боец, у которого нарывал палец, и, усмехнувшись, сплюнул в сторону.
— Не говорите загадками, коллега, — вежливо заметил Крючков и тут же спросил: — Скажи, кто после смерти мог найти свое место в жизни? Вот то-то! А я найду. Приоритет здесь мой — и баста! Его никто не отнимет, как, например, сняли с меня высокий чин «младшего».
— О чем бы ни врал, а к чину своему вернется. Смотри, о медичках не забудь!
— Э нет! Забыть их никак нельзя. Покуда, значит, восстанавливали мое драгоценное здоровье, растраченное в боях за Родину, насмотрелся я на них, голубушек, во всякое время суток и полюбил навечно. Сыновнею любовью, как сказал поэт. Конечно, кто в наше время не грешен: были и поцелуи, и вздохи при луне, и прочее такое. Но в их положение легко войти: мужчина я видный, нос у меня греческий, деликатности разные и дамское обращение я постиг. Ну и тяготели, льнули, значит. Дай бог, чтоб вам во щах столько тараканов попало, сколько на моем веку красивых женщин встречалось.
Пожилой казах, припадавший на больную ногу и всю дорогу молчавший, поскольку плохо понимал по-русски, вдруг опросил:
— Кто эта тыр-кан? Объясняй, будь добра.
— Сам ты тыр-кан! — попробовал отделаться Крючков от любопытного казаха.
Но тот не отставал и, заглядывая в лицо Крючкова, повторил:
— Объясняй!
И тот стал объяснять.
— Та-ра-кан — это насекомое, как вот, например… верблюда знаешь?
— Верблюд знай, — обрадовался казах.
— Отлично! Если уменьшить это животное, скажем, в пятьдесят тысяч и одну десятую раза, получится искомый таракан, впрочем по форме выйдет блоха. Понятно?
— Не понятно, — сказал казах. Увидев, что солдаты хихикают, он заподозрил подвох и заговорил с обидой, коверкая слова:
— Говоришь — понимай надо. Товарищ не понимай — объясняй надо. Смеешься — плахой товарищ, нехароший человек.
— Можешь не продолжать, — перебил его Крючков. — Уже дошло, осознал. Сам политзанятия вел, когда пребывал в высоком чине «младшего». Да ты не дуйся. Чего нам с тобой делить? Из претендентов на руку и сердце докторши я тебя исключаю заранее: внешность твоя, извиняюсь, не подходит. Тут, брат, закон железный! А что касается таракана, то, клянусь египетскими пирамидами, полиглота из тебя или там энтомолога все равно не выйдет. Так что все в порядке, друг степей! Пошли!
Казах, напряженно и подозрительно выслушав Крючкова, мотнул головой и, что-то забормотав про себя, пошел быстрее. Остальные, тоже замедлившие шаг на время разговора, последовали за ним.
Крючков, наверстывая упущенное время, торопился посвятить своих спутников в тайны покорения больших и малых крепостей среди медперсонала в госпиталях и санбатах: