В дверь землянки постучали. Негромко, но уверенно.
— Войдите! — сказал Алексей Иванович.
Вошел Крючков. Шагнув вперед, он с треском приставил ногу, рывком вскинул руку к пилотке.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к старшему лейтенанту?
Костромин, который по стуку в дверь предполагал, что это дежурный по части или кто-нибудь из командиров батарей, успел подняться и сесть на топчане.
— Обращайтесь.
Крючков сделал еще полшага вперед, только для того, чтобы опять щелкнуть каблуками.
— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант?
— Вольно. Докладывайте, сержант Крючков. — Шестаков усмехнулся. — Только полегче, если можно. Таким докладом рыбу подо льдом глушить.
Крючков, встретившись взглядом с Шестаковым, посерьезнел. Но и Костромин разглядывал сержанта, и потому на лице Крючкова вновь изобразилась туповатость, которой недоступно чувство юмора. Он сказал:
— Собственно, вопрос у меня с лирическим оттенком. Не знаю, удобно ли…
— Ты, Крючков, не финти, — вмешался Костромин. — Ну что ты вытянулся, как на параде? Пришел — говори, что тебе надо.
— Мне? — удивился Крючков. — Мне — ничего.
Он достал из кармана гимнастерки два тетрадочных, вчетверо сложенных листка, положил их на стол и сделал шаг назад.
— Разрешите идти?
— Обожди. — Шестаков стал читать листки. Взглянул на Крючкова. — Что это?
— Частная переписка арестованного Тонкорунова.
— Как она к тебе попала?
— Случайно. Был разводящим в карауле. Разрешите идти?
— Обожди! Письма передать просил Тонкорунов?
— Никак нет, — Крючков запнулся. — Тонкорунов хотел их выбросить.
— А зачем же ты их подобрал? Зачем принес сюда? — Шестаков вместе с табуреткой подался вперед, не отрывал взгляда от лица Крючкова, словно надеялся прочесть на нем что-то очень интересное и важное.
Крючков растерялся. Но, покосившись на командира дивизиона, худого, насмешливого, сказал с деревянным безразличием:
— Как бывший штрафник, питаю постыдную слабость к юристам. Не хотел лишать их таких трогательных документов. Пусть читают. Тем более Тонкорунов не спал из-за них две ночи, увлажнял и согревал эти листки своим дыханием.
— Еще ничего не скажете? — серьезно спросил Шестаков.
— Если вас интересует личное мнение Крючкова…
— Интересует.
— Тонкорунов воевать будет.
— Откуда это вам известно?
— Так. Интуиция.
Крючков скучающим взглядом окинул потолок землянки, где по плащ-палаткам опять забегали мыши, спросил в третий раз:
— Разрешите идти?
— Обожди.
Шестаков сидел на табуретке ссутулясь, думал. Проговорил будто для себя:
— Так… С Тонкоруновым кое-что прояснилось. — И вдруг выпрямился, сказал Костромину деловым тоном: — Кстати, Сергей Александрович. Вот уже больше месяца сержант Крючков служит исправно, взысканий не имеет. Наводчик он хороший, математику любит. Не пора ли испробовать, как он будет командовать орудием? Справится — на взвод поставить. Тогда, по должности, и офицерское звание ему присвоят.
Костромин улыбнулся.
— Что ж, если заместитель по политчасти за Крючкова ручается, то, конечно, можно. Хотя… Ты сам-то, Крючков, как думаешь?
Рослая, застывшая у двери фигура Крючкова потеряла вдруг четкость линий. И всего-то — плечи опустились, а выправки уже нет, и показной самоуверенности — тоже. Он сказал растерянно:
— Спасибо… Я подумаю.
Шестаков поспешил ему на помощь:
— Вот и хорошо. Вы все спешили уйти — пожалуйста.
Когда Крючков вышел, Костромин сказал удивленно:
— Что это с ним? Вроде бы расчувствовался.
Шестаков лукаво сощурился.
— Что вы, Сергей Александрович! С Крючковым того быть не может. Он ведь перед начальством в маске привык ходить. Да не в одной. Вот попробуй и разгляди его настоящую физиономию, если и сам-то он ее не всегда помнит!
— И вы все-таки разглядели?
— Ну, хвастаться я не буду. А вот в факты его жизни вникать пытался. И узнал кое-что. Даже тайный союз раскрыл. Понимаете, уже давно Крючков вместе со взводным Роговым боевой устав и баллистику грызет. У взводного образование восемь классов, а Крючков в математике силен. Вот и союз образовался. И тайна: взводному вроде неудобно у своего наводчика учиться, а Крючков не хочет показывать, что по офицерскому званию тоскует…