– Надо посоветоваться с тетей Софой, – решает девушка.
Все просто: конечно же, ей поможет умудренная опытом прожженная квартирная хозяйка! Почему нет? Тетя Софа не раз уже выручала ее – и в достаточно щекотливых ситуациях. Теперь бумажник можно спокойно спрятать в корзинку, прикрыть сверху хлебобулочными развалинами, и вот уже беззаботная песенка прыгает вверх по Таврической лестнице, чисто для порядка призывая гуляющих покупать бублики.
Морось, как по заказу, прошла. Холод тоже отступил – и даже голод притупился: желудок перестал урчать, поняв: сегодня его наконец-то чем-нибудь покормят. Но беззаботность и счастье – не самые хорошие советчики, если ты движешься по улице советского Черноморска с толстой пачкой валюты в корзинке.
– Мухина? Ну-ка постой! Давно хотел с тобой поговорить. – Постовой милиционер Аникин при исполнении строг, но справедлив. Даже без валюты в корзинке встреча с ним в лучшем случае кончалась «профилактической беседой» часа на два. Теперь же исход мог быть существенно более плачевным. Аникин давно присматривался к девушке, желая перевоспитать ее. А лучшим способом перевоспитания, который он знал, была «высшая мера социальной защиты». Ему просто не хватало полномочий, да случай здесь был еще не совсем запущенным.
– Куда разлетелась так? Почему бегаешь от меня?
– А чего от тебя не бегать, начальник? Мне некогда с тобой лясы точить, у меня товар пропадает! – Терять уже почти нечего, голову кружит дурной эфир удачи и молодчества.
– Товар? Твой товар, Мухина, при старом режиме по желтому билету шел. А при новом – как классово чуждый – упразднен. Вместе с продавщицами. Чуешь, чем дело пахнет?
– Очень мне твои намеки обидные, начальник! Я честная девушка, торгую выпечкой, у меня и патент есть.
– Про твой патент разговор отдельный. От него за версту просрочкой несет, а за сто шагов – и вовсе липой. Давай-ка так: мы с тобой сейчас в отделение пройдем, хлебушек этот я как вещдок конфискую, переночуешь в кепезе. А наутро инспектор будет разбираться с тобой…
– Да ты шо, ты шо! – отступает и затравленно оглядывается девушка. – Нет такого закона, начальник, чтоб за пирожки в кепезу. Ты, ты это. Ты тогой. – Эйфория удачи улетучивается, паника заливает липкой волной, губы не слушаются, во рту сухо. Остается только оглядываться в поисках помощи. Но кто, в самом деле, поможет? Связываться с милицией – дурачков в Черноморске немного.
Но как раз нашелся один. Давешний щеголь из зеркала: то ли следил, то ли просто порхал по набережной и бульварам, срывая цветы удовольствия. Он, видно, понял все без слов: подмигнул, как настоящий заговорщик, достал из нагрудного кармана льняного кителя пенсне с треснутыми стеклами.
Аникин пытается властно взять задержанную за локоть – но в это время щеголь надевает свою издевательскую оптику, делает страдальческое лицо – и вот уже голуби вспархивают с памятника серебряному ярлу-основателю. Пронзительный «Каааарааауууул!» пугает птиц, прохожих, проезжих – и кажется, даже корабли в гавани испуганно жмутся друг к другу. Знатно крикнуто, что и говорить. Теперь постовому Аникину уже не до мелкой шушеры – нужно же узнать, кто так страшно и жалобно воззвал о помощи к стражу порядка…
– …и чуть было не сорвал всю спецоперацию. Вы молодец, Глеб Егорович. Хорошо сориентировались. Но на будущее я бы попросил вас не привлекать к себе лишнего внимания милиции. Это вовсе не облегчает нашей работы.
Невысокий плотный человек в элегантной «тройке» расхаживет по кабинету. Сизый папиросный дым колышется в такт его движениям. Человек безжалостно рубит его руками, подчеркивая важность сказанного:
– Поймите, Глеб, это вовсе не облегчает нашей работы. Вашей работы в первую очередь.
Перед ним навытяжку стоит тот самый щеголь с набережной. Конечно же, никакого пенсне на нем уже нет; широкополая мягкая шляпа и летнее пальто небрежно брошены на кресле. Он пытается оправдаться:
– Ну а что здесь такого, товарищ уполномоченный Совнаркома? Ну не успел бы я деру дать – да пара слов этому Анике-воину, и он в струнку вытянется!
– Глеб, у меня осталось еще имя-отчество, которое прекрасно вам известно. А у вас наблюдается головокружение от успехов. Это плохо. Это очень плохо. Это первый шаг перед провалом. Впрочем, здесь есть доля моей вины. Я должен был дать вам больше времени после операции на Кубе, чтобы осмотреться и войти в курс новых дел.