Но, главное, на нём можно было съезжать со двора и самостоятельно отправляться путешествовать по околицам города.
Так я открыл для себя мир пригородов, отдалённых районов, куда не ходил никакой транспорт, мир, густо застроенный частными домами, Грушевку, Степянку, сельхозпосёлок, болотную станцию… И, конечно, парки – парк Челюскинцев, парк Горького, в котором, кстати, существовал велотрек, куда съезжались многие минские пацаны и, где проходили нешуточные, головоломные, нерегламентированные соревнования по спорту, который назывался «костянкой» за то, что в нём дозволялось и, даже поощрялось, не столько умение обогнать соперника, сколько умение «уронить» его на крутом уклоне, столкнуть с трека, а самому проскочить вперёд мимо завала и выиграть заезд…
ГЛАВА 13
Я не обратил внимания, когда город стал прибывать не улицами, не площадями, не парками, а людьми…
Помню, как вместе с папой, мамой, какими то семейными друзьями отправлялись по выходным в парк Горького и, сразу справа, за мостиком, располагались с немудрящим «дастарханом» на травке, родители выпивали и закусывали, мы, малышня, купались в Свислочи, бесились…
Помню, как зимой ходили в тот же парк Горького в цирк-шапито – огромную брезентовую палатку с дощатыми рядами скамеек, ареной…
Помню катки, которые заливались на Центральной площади, на стадионе «Динамо»…
Помню поездки в гости к родственникам…
Но, это всё географическая память. Когда начались встречи, знакомства с людьми вне круга домашнего общения, вне школьного круга, с людьми взрослыми?..
Пожалуй, началось это с бани…
Через Бетонный мост, сразу налево, либо по рельсам в сторону пожарки, располагалась «железка» – старинная, теперь уже позапрошлого века баня. Построена она была для того, чтобы члены локомотивных бригад, вернувшись из рейса могли отмыть угольную гарь и пропарить застывшие кости…
В середине пятидесятых, когда мы с папой стали ходить в эту баню – она была в Минске самой почитаемой по пару. Живы были в ней и, как теперь говорят, «заморочки» внедрённые ещё локомотивными бригадами, ну, например, полки выстилались соломой, приходить в баню нужно было к первому пару, иначе было « не в кайф», запрещено было париться с мылом и т.д. и т.п.
В «железке» был строгий регламент. По средам парились евреи-таксисты. Это был их день, они собирались со всего Минска, ребята были лихие, в бане стоял гогот и ор, говорили в основном на иврите, все друг друга знали с малолетства, помнили кто где жил до войны, помнили гетто, эвакуацию, кто у кого были родители, кто кого обижал в детстве…
По пятницам – собирались спортсмены – борцы, штангисты, легкоатлеты, публика чистая, к бане относившаяся, не как к досугу, а как к работе, люди сильные и, что производило впечатление, выезжавшие за границу, это накладывало на них некий таинственный флёр…
Попасть в баню в этот день считалось не очень удачным, поскольку спортсмены «строили кольца» – занимали очередь на полок друг за другом – кольцом – и попасть на верхнюю полку, пока они не выпарятся все, не отмассируют друг друга, не пройдут по второму разу – не было никакой возможности…
Помню, однажды попав в такое «чертово колесо» стояли мы с папой внизу, папа был очень расстроен и, хоть в бане его уважали, но пробиться на полок не получалось. В это время в парилку вошёл Лёня Китов – был такой феноменальный борец, который папе позировал и, который запомнился мне великой фразой:
– Этот Медведь мне всю жизнь застит…
– Почему, Лёня?..
– Так я его в семь раз сильнее, а дурнее в семнадцать…
Лёня, как и Александр Медведь, был родом из Бобруйска и знакомы они были с детства.
Так вот, входит Лёня и говорит:
– Павел Кириллович, чего грустный?..
– Да, видишь… Вовка кольцо построил, никак не попарюсь…
Лёня поднимается наверх, где лежит молодой тяжеловес Вовка, которого парят в четыре руки, сменяя друг друга, несколько партнёров и спрашивает:
– Вовка, ты что сильный?..
Не подозревающий подвоха, здоровенный Вовка, расслабленно мурлычет:
– Сильный, Лёня…
И тут Китов берёт его правой рукой за загривок, левой за промежность, поднимает сто пять килограммов упругого, скользкого, распаренного мужского тела на вытянутые руки, сбрасывает вниз и, вроде бы удивлённо, произносит:
– Смотри-ка ты, а я сильней…
И орёт, перекрывая гогот, звон тазиков, плеск воды…
– Павел Кириллович, иди попарю…
Таковы были нравы в этот день…