«Первый» снесли, но вместо него появились другие кинотеатры: «Центральный», «Победа», «Радуга», «Смена» и др. Школьный день заканчивался, как правило, изучением газет – где, что идет. Если выпадало интересное название, или, кто-то из пацанов, рекомендовал, плотной стайкой ехали к черту на рога, лишь бы попасть на сеанс. Иногда платили за билеты, иногда уговаривали контролера, чаще просто «прорывались». Способов «прорыва» было много, кто-то отвлекал контролера, уводя его за собой, чтобы друзья успели проникнуть в зал, кто-то проскальзывал, пользуясь толчеей при входе, случалось, проникший в зал, открывал дверь, через которую народ выходил после сеанса, и, когда в зале гас свет, через эту дверь «прорывались» толпой. В темном зале найти рассыпавшуюся по свободным местам мелюзгу, было невозможно.
Когда, где-либо в Минске случались съемки, это был «праздник духа» – туда сбегали с уроков и толклись поотдаль, узнавая артистов, наслаждаясь командами режиссера: «Мотор!», «Съемка»! Не хочу сказать, что эта увлеченность кино, оказала влияние на выбор профессии – это было бы и не правдой, и выглядело бы чересчур механистически: мальчик любил кино, поэтому стал кинорежиссером. Нет, выбор кинематографа, как сферы деятельности, был достаточно случаен, хотя – те из сверстников, которые поступали во ВГИК, пользовались в моем городе огромным пиететом. Валера Рубинчик, например. О нем говорили, затаив дыхание: «Валера приехал!» – и это значило, что сегодня на «броде», или в скверике, где стоял бюст Грицевца, будет тусовка с «небожителем», рассказы о педагогах, нравах самого недоступного вуза СССР.
Поступать во ВГИК даже не пытался, понимал – это не по мне, а, может, просто побаивался. Но, «прорваться» в кинематограф, очень хотелось. Нужно знать юную журналистскую поросль шестидесятых годов,– те из коллег, кому удавалось попасть на работу в кино, считались корифеями, им по-хорошему завидовали. Происходило это от того, что престиж кинематографа был чрезвычайно высок. В те времена редакторами на киностудии работали Кулешов, Лужанин, Губаревич – люди известные, уважаемые, которые определяли политику «Беларусьфильма». Следует добавить, что впечатляло и поступление на высшие сценарные курсы в Москву – Алеся Адамовича, уже доктора наук, Владимира Короткевича, также приобретшего славу поэта и прозаика. Все это поднимало престиж кинематографа на неслыханную высоту.
Я работал в газете «Літаратура і мастацтва» с Ириной Письменной, про которую знал, что муж ее Роман Германович Романов – служит редактором на «Летописи», объединении документальных фильмов «Беларусьфильма». Ира была старше и опытней, писала пьесы, их, случалось, ставили в России. Подкатиться к ней с просьбой, познакомить с мужем было не легко, но, уж очень хотелось попасть в кино. Знакомство состоялось, как-то очень просто – Роман Германович встретил меня в небольшом кабинете, в котором почему-то толкалось и галдело человек десять совершенно разных людей. Проблемы у них тоже были разные и мне непонятные. Романов выслушал мои пропозиции, сказал, что-то вроде: «Это не кинематографично, это уже было до тебя, это вовсе из другой оперы». Я понял, что он хочет интеллигентно отделаться от назойливого неофита, поэтому говорит то, что обычно говорят и пишут старшие товарищи, умудренные жизненным и творческим опытом. Но… Вирус кино уже отравил мне кровь. Я стал ходить к Роману Германовичу на «Беларусьфильм», как на работу и каждый раз притаскивал две-три идеи фильмов. Продолжалось это почти год. Наконец, Романов не выдержал, а может, посчитал, что я получил достаточную подготовку, ошиваясь по студийным коридорам. Короче, предложил написать сценарий заказного, документального кино, того самого, которое называлось «болты в томате», ввиду того, что творчеством там и не пахло, нужно было сделать кино по социальному заказу. Мурыжили мой сценарий, довольно долго, заставляли переписывать, доделывать, «поворачивать» другим боком. Я искренне верил в необходимость этой работы, правда, замечал, что от переделок сценарий не становился лучше. Понимание того, что мне просто дурят голову, возникло на седьмом или восьмом варианте. К тому времени возникла фигура режиссера, дипломника ВГИКа Вадима Канунова, который согласился снимать фильм по моему сценарию, «по дороге» ненавязчиво дав понять, что он за него возьмется при условии, если я сумму гонорара разделю с ним пополам. Это было первое знакомство с режиссером – фигурой в кинематографе удивительно многообразной, поскольку, как потом выяснилось, все студийные службы работают на него, на режиссера. Он соглашается на сценарий, или отказывается от него, он его кромсает, переделывает, вносит коррективы и свое видение – он главный. От его «хотения» зависит если не все, то очень многое. Компания режиссеров в объединении документальных фильмов была удивительная. Были старики – Бэров, Цеслюк, Вейнерович, пришедшие в кино еще до войны, прошедшие с камерой по фронтам и партизанским отрядам; была молодежь, только что вышедшие из ВГИКа, или проштрафившиеся на других студиях: Владик Ефремов, Владик Попов и другие, мелькнувшие накоротке на беларусьфильмовском небосклоне и исчезшие на бескрайних кинематографических просторах родины. Ребята эти сформировали «золотой век» белорусского документального кино. Появление их на первом этаже («Летопись» располагалась на первом этаже студии) незаметно и тихо «обеспечивал» именно Роман Германович. У него были знакомые повсюду, «водился» он со многими талантливыми ребятами, умел сманить в Минск, обещая полноценную работу. Надо сказать, что обещания – выполнял. Не всегда, правда, его «протеже» были послушны. Ерепенились, да еще, как! Помню, Владик Ефремов сделал фильм о хлебе. Фильм очень интересный. Как говорили, фестивальный! Однако, не во всем идейно выдержанный. Было такое понятие. Фильм не выпускали, Владик резать его отказывался, а это прерогатива режиссера. Никто к пленке кроме него дотронуться не имел права. Оставалось либо уговаривать, либо строить мелкие и крупные пакости, чтобы взять режиссера измором. Минское партийное начальство выбрало второй путь. Ефремов остался без работы, уехал в Питер, зарабатывать на хлеб, но, что бы не быть уволенным в Минске по статье КЗОТ, каждое утро с Питерского самолета появлялся в приемной директора студии, «отмечался» и тем же самолетом улетал в Питер. Не удивляйтесь, друзья мои, в кино случаются вещи и почище, и позабавней – оно всегда было миром странным, со своими фантастическими историями, парадоксальными поступками, со своей мифологией. Например, до сего дня, из уст в уста передается легенда о том, как Сергей Лукьянчиков, бывший директор «Беларусьфильма», а некогда помреж, то есть мальчик на побегушках, был отправлен в Ленинград на поиски сбежавшего со съемок артиста. Известно было только, что у актера любовница в Питере и номер его машины. Прилетев в Питер, Сережа не придумал ничего лучше, чем обратиться в местное КГБ, и, разжалобив тамошних пинкертонов своей юностью и безысходностью ситуации, попросить их о помощи. Актера «взяли», когда он садился за руль, доставили в управление, где Сережа закусывал пряниками с молоком (пожалели мальчика). На вопрос,– Этот? – Сережа кивнул головой и их вместе с актером, под конвоем доставили в аэропорт. Не знаю, в каком состоянии были штаны у артиста, но, прилетев в Калининград (дело было на съемках фильма «Восточный коридор») он долго вздрагивал и терял дар речи, когда по служебной необходимости Сережа появлялся на площадке.