– Усмири свой гнев, чадо, – подал голос Верховный. Но я лишь больше распалялся.
– Сколько можно? Почему вы меня так ненавидите? За что? Если вы меня так уж невзлюбили, отпустите, я уйду и больше никогда не вернусь!
– Наша задача, по мере скромных наших сил, спасти как можно больше заблудших душ. Привести людей в веру, ко свету и доброте. Мы не можем позволить тебе уйти. Ты погрязнешь в скверне и жить станешь, аки тот самый цепной пес, в грязи, даже не осознавая этого.
О да! Тут он прав. Как только за мной закроются ворота, я приступлю к делу, которое знал лучше всех. Буду воровать. И мне крупно повезет, если за все эти годы, я не потерял чувствительность и ловкость рук. Которые уже стали покрываться грубыми мозолями от проклятого топора.
– Это не ваши заботы! Я больше не могу так жить! Отпустите меня, или дайте возможность учиться ремеслу у мастера Кришуса. А к колоде я не вернусь!
Дайны засмеялись. Хомси вторил им, облокотившись о косяк двери, и утирая слезы. Я лично ничего не понимал и взирал на них с большим удивлением.
– Бедное чадо, ты не ведаешь всю степень своего невежества – Верховный с улыбкой посмотрел на меня.
– Что я такого сказал? – я непонимающе передернул плечами.
– Учиться военному ремеслу могут только горожане – это приказ Императора. Юноши, коих ты видел на плацу, дети знатных вельмож города. Они заслужили честь учиться в этом храме, пройдя множество испытаний. И не тебе, бродяге без роду и племени, вставать с ними плечом к плечу! – Зотис опять начал гневаться – Хомси! Сей же час проводи его к колоде и приставь охрану, пока цепь не сыщется. Ступай!
Хомси толкнул меня наружу, а я вскипел от праведного негодования. Ах так? Ну, получите!
Я вырвался из рук охранника и сделал самую глупую вещь, которую мог предпринять в этой ситуации – кинулся на Зотиса с кулаками.
Дайн подпустил меня на расстояние вытянутой руки, а затем резко выбросил ее вперед. Я запнулся и, в следующую секунду уже потерял сознание, встретившись затылком со стеной.
Очнулся я уже на заднем дворе, прикованный к стене кухни цепью, толщиной с мою ногу. Хомси отставил пустое ведро и сунул мне в руки топор.
– Твой урок продлен на два часа, – и ушел. Жаль, что я был так слаб – кинул бы ему этот топор вслед. А так пришлось опуститься на колоду и задуматься. Теперь я буду сидеть на цепи от рассвета и до заката, и заниматься рутинной работой. И хорошо, если один. А то, того и гляди, личного соглядатая приставят, дабы убедиться, что я не отдыхаю, а честно тружусь. Теперь мне уже не придется улизнуть на плац. А мечтать стать воином, и вовсе не стоит.
«Бродяга без роду и племени», так он меня назвал. И самое обидное, что это была чистая правда. И пускай, я знал, кто мои родители – это не имело никакого значения. Я сбежал из дому, а значит, стал считаться сиротой. Там, в городских трущобах я встретил Винтори – такого же одинокого мальчишку, каким был сам, и это сблизило нас.
Что же делать? Я уже давно подумывал о побеге, но меня всегда что-то удерживало. Сейчас же я окончательно решился. Мне придется уйти одному – Винтори ни за что не бросит своего учения, и я не в праве его заставлять.
Дверь отворилась и вышла Оленсис, держа в руках узелок из не очень чистой ткани.
Мы подружились давно. Еще с тех пор, как она ходила к нам лечить меня от ран, нанесенных кнутом. Сначала по приказу ее наставницы, потом по личной инициативе. И когда наставница отказалась давать ей мазь, мотивируя это тем, что на меня не напасешься, она стала ее потихоньку таскать из ларя. Когда мы с Вином стали жить отдельно от остальных ребят, она стала приходить каждый вечер. Иногда Оленсис оставалась ночевать, и тогда я уступал ей свою кровать, а сам укладывался на полу. В эти моменты мы могли говорить всю ночь напролет, тогда, как Винтори уже давно спал.
Не скажу, что она не нравилась моему другу тоже. Наоборот, он был в нее влюблен, едва ли не сильнее меня, но выдерживать наши ночные посиделки он не мог. Слишком выматывался во время своих занятий.
С другой стороны, я был рад, что он спал. Вечером, когда он только приходил, то старался всецело завладеть ее вниманием. Он рассказывал о себе, о своих успехах и своих планах. Я молчал и слушал, прекрасно понимая, что он не хочет обидеть меня, считавшегося ни к чему не годным, а просто хочет произвести впечатление на Оленсис.
Она слушала внимательно, но больше молчала. Потом, она по секрету призналась мне, что ей было неловко в его обществе. Слишком уж важной птицей он сделался.
Я подивился и приглашающее хлопнул по колоде рукой. Она кивнула и присела ко мне. На ее лице не было привычной милой моему сердцу улыбки, лишь сажа и усталость.