– Вы можете не верить в Бога, но как объяснить тот факт, что плащаница с изображением Христа трижды горела и ни разу не пострадала?! Я, как учительница физики, должна разложить вам это явление с точки зрения науки. Но, дорогие мои дети, этому нет объяснения! Ни в вашем учебнике, ни в моем сознании, потому что Бог создал этот мир по Своим законам!
Алла Евгеньевна блестела в учеников полными лихорадочного восторга глазами. С начала сентября она взяла за правило один из уроков физики посвящать очень авторским проповедям. Статус классного руководителя позволял ей эту вольность. Аня вместе с одноклассниками делала вид, что ничего особенного не происходит: никому не нужны были проблемы с аттестацией в выпускном классе. Но между тем что-то особенное все же происходило. Спустя много лет, когда вся эта школьная бесовщина изгладится в Аниной памяти, она случайно узнает, что Аллу Евгеньевну отстранили от преподавания тем же летом и она, как и сама Аня после выпускного, в школу больше не вернулась – шизофрения.
Но в тот последний год Алла Евгеньевна была на подъеме сил. Она излучала, как атомная электростанция, бешеные волны энергии. Прежде чем закатиться за горизонт, Алла Евгеньевна интуитивно старалась прорасти своей болезненной верой в подрастающем поколении. Что поделать, человек так устроен, что не очень-то любит умирать окончательно. Отсюда все эти бесконечные плевки во вселенную в виде детей и произведений искусства.
– Алла Евгеньевна, а как умирал Бог? – высунулся новенький, залетевший вдруг в одиннадцатый класс, Вадим Неустроев. – Вот я слышал, что Его на кресте распяли, но сильно не вдавался, а зря – тема очень интересная.
– Вадик, – обрадовалась учительница, – приходи после уроков, я тебе все-все расскажу.
– Мне все не нужно, мне бы только про смерть. А что вы думаете о стадиях умирания по Кюблер-Росс? – уцепился Неустроев, но его перебил звонок.
На «стадиях умирания» Аня посмотрела на Вадика и, кажется, первый раз увидела его по-настоящему. До этого Неустроев был каким-то обтекаемым предметом, молча сидевшим с ней за одной партой. И знала Аня про него совсем бесполезное. Что приехал Вадим из придаточного Кирово-Чепецка в холеный Киров – город без всяких там лишних уничижительных приставок. Приехал восходить и процветать под опекой тут же прижившегося отца-разведенки. Про мать, оставшуюся в области, Вадим не распространялся совсем, про отца односложно: водитель. Аня к соседу с расспросами не приставала: кому вообще в подростковом возрасте хочется говорить про семью? В семнадцать про родителей железобетонно молчишь сам, и другие молчат тоже.
Вадим молчал больше остальных, но, заговорив, уже не смог остановиться. Его прорвало хронически и навсегда, как прорывает трубу в подвале хрущевки. С тех пор не проходило и дня, чтобы Вадик не ввернул что-нибудь вызывающее про смерть, про ее малоизученность и про ее важность. Неустроева быстро наградили кличкой Смотритель, имея в виду его любовную связь с кладбищем. Первой не выдержала учительница литературы – нежная Валентина Владимировна.
– Лев Толстой и смерть – это же такой материал, с ума сойти! – задвигал Вадик. – Вы знаете, как удивительно раскрыл процесс умирания Толстой в «Смерти Ивана Ильича»? Но ничего этого нет в школьной программе! Нас защищают от смерти всеми способами, но разве это не смешно с учетом того, что все же не умереть у нас не получится?
– Нет, я больше так не могу! Это все ненормально! Ты, Неустроев, ненормальный. Я вызываю твою мать к директору.
– Мать не придет, – спокойно констатировал Вадим. – Она специально в области осталась, чтобы больше не приходить к директору.
Так выяснилась истинная причина Вадичкиной депортации в Киров. Мать устала переводить сына из школы в школу, да и школы в Кирово-Чепецке закончились. В новом классе все повторялось: Вадим приставал к детям с расспросами о смерти бабушек и дедушек, приносил на уроки фотографии с похорон родственников, рисовал в тетрадях гробы. После школы он искал дохлых птенцов и мышей и с почестями провожал их в последний путь. Одни дети Вадика боялись, другие помогали с выкапыванием могилок.