Вперёд! Только вперёд! Вперёд – и не оглядываться! Ни о чём не думать больше.
Второй этаж – это в сущности так мало! Один пролёт, потом площадка промежуточная, где можно отдохнуть, там есть для такого случая удобный диванчик – во всех корпусах клиники так устроено, потом – ещё одна лестница, ещё десять ступенек. Всего десять, низких, удобных, широких...
В другие дни Эдвард пролетал по лестнице своего хирургического корпуса с этажа на этаж, даже не задумываясь, перешагивая через две, а то и три ступени. Легко! Но сегодня... сегодня он просто смертельно устал, он измотан, он ранен, и день этот и вся ночь – они последние силы высосали. Когда даже на вдох и выдох сил не остаётся. Это всё!
Но он поднимался! Подтягивал себя руками, хватаясь за перила с левой стороны. Шаг – и немного отдохнуть. А потом ещё один! Вот так! Не надо торопиться! Надо идти тем темпом, на какой хватит сил. Не останавливаться дольше, чем на один вдох и один выдох, и с новым вдохом делать следующий шаг.
А вот он и диван, удобный, низкий, с широкой спинкой.
Эдвард лишь взгляд бросил мельком, даже ни на один вдох не задержался на площадке дольше. Но у фонтанчика с питьевой водой здесь же рядом с диваном захватил горсть прохладной воды, смочив губы и мокрой ладонью остудив лицо.
Второй пролёт дался ему гораздо тяжелее, но ноги ещё держали, и значит, надо двигаться, не останавливаться ни на минуту. Идти, просто идти! Вперёд!
Двадцать вторая одноместная палата – хвала Создателю! – это всего лишь вторая дверь по правой стороне. И Эдвард шёл к ней, держась рукой за стену. Дверь не запиралась, впрочем, как и все другие палаты клиники во всех её отделениях и корпусах. И он толкнулся внутрь без стука, без предупреждения. Шагнул через порог, ожидая увидеть темноту уютной сонной комнаты.
Его встретил мягкий рассеянный свет в плафоне ночника, встроенного в стенную панель, тёплое свечение уличных фонарей просачивалось сквозь узорчатые занавески на окне, и тени скользили по полу на лёгком сквозняке, как тонкая рябь по воде в погожий день, по-весеннему тихий и тёплый.
Тина... его Тина, она не спала в этот поздний час. Она ждала его... ждала, как, должно быть, ждала в любую из предыдущих ночей. Как ждут от темноты до рассвета. Труднее всего ждать именно ночью.
И она не смыкала глаз в эту ночь, она знала, что сегодня ночью она дождётся. Она встретит его поцелуем и добрым словом, она обнимет и утешит... она убережёт от любого зла, от всякой напасти, даже от преследования. В её объятьях и умереть не жаль.
– Тина... милая моя...
Шёпот получился тихим и вымученным, как у смертельно раненого или больного. Эдвард и сам-то еле себя расслышал. Он ближе шагнул, протягивая руки навстречу, он глаз от её лица отвести не мог, так соскучился и истосковался. И в то же время видел её всю, в этом белом больничном халате и тапочках, так похожих на гостиничные.
Она сидела на краю кровати, пряча сложенные ладони в коленях, и она... она смотрела на Эдварда как на чужого: с удивлением, с интересом, с лёгкой осторожной улыбкой ожидания как при идее чего-то нового, незнакомого раньше.
И она его не узнавала! Он был для неё чужим! Таким же чужим, как все люди вокруг. Как любой другой из персонала больницы, кого она знала когда-то, но забыла после перенесённой травмы.
– Тина... Боже... Тина...
Он смотрел ей в лицо, видел, как похудела она и повзрослела за все эти месяцы их разлуки. Как обострилась прежде мягкая, нежная линия скул, и каким серьёзно-отстранённым стал взгляд, он никогда не был вот таким вот строгим, способным держать на расстоянии.
– Тина... Тина... Тина... – Эдвард звал её осторожно, продвигаясь вперёд медленными крошечными шажочками, видел, как знакомо она в ответ поводит бровями. Так и казалось, что рассмеётся сейчас, чуть вскидывая голову, и спросит с улыбкой:
– Да, мой милый?
Её волосы, когда-то длинные, почти до пояса, сострижены были теперь после операции и успели отрасти в небольшое каре, едва закрывающее уши. Всё в ней, включая эту причёску, казалось незнакомым и знакомым одновременно, родным и чужим. И всё равно своим, своим до щемящей боли в сердце.
Эдвард видел, что о взгляде её нет страха. Она не узнаёт его, но и не боится, как боялся бы любой другой человек чужого, ворвавшегося в спальню посреди ночи. Что это? Третий тип модификации? Или всё же она чувствует в нём знакомого? Знакомого из прежней жизни? Что мешает ей закричать? Нажать кнопку тревоги, вмонтированную в стену у изголовья кровати?