Старая тюрьма Кледерс рассчитана была на триста заключённых, но лучшие её времена давно прошли. В зале просторной, скупо освещённой столовой собрались все обитатели заведения – человек тридцать-сорок, не более того.
С введением новой более совершенной модификации генов, модификации третьего поколения, подавляющей зачатки агрессии и других ярко выраженных эмоций, число тюрем в стране заметно сократилось. Потребность изолировать опасных людей от общества, наслаждающегося сытой и беспечной жизнью, постепенно сходила на нет. Убийства, грабежи и насилие стали редким явлением на улицах современных городов. Человечество наконец-то справилось с главной своей проблемой: оно перестало бояться самого себя. Конечно, эксцессы бывали, стоит того же Сокрушителя вспомнить, но это всё было скорее исключением, чем правилом.
Тюрьма Кледерс создавалась для особо опасных преступников, тех, кто застал тяжёлые времена отсутствия генного улучшения наследственного аппарата человека. Когда люди ещё не вполне осознавали, что такое вмешательство может принести не вред, а пользу, одну лишь пользу. Когда убийцей мог стать почти любой, ведь ограничивали человека лишь нормы морали и страх перед неизбежностью наказания – гнилые верёвки на запястьях всего человечества.
Тюрьма располагалась на острове в восемнадцати километрах от берега, и это исключало саму возможность побега. Поэтому сюда на полную изоляцию и тотальный контроль отправляли тех, кто осуждён был на самые большие сроки: от двадцати лет до пожизненного.
Рецидивисты, убийцы и насильники – вот, кто с этого дня стал товарищами Эдварда Стентона. Как долго ещё делить ему с ними еду и кров? Как вести себя с ними? На что рассчитывать и на чью помощь полагаться, когда за плечами лишь шесть лет Медицинской Академии и общая школа?
Эдвард о многом передумал, лёжа на своей узкой металлической койке. Он занял нижний ярус, радуясь тому, что двухместная камера досталась ему одному. Спасибо скажи, как говорится, что тюрьма почти пустая, хуже было бы, если б тут сидели друг у друга на головах.
Металлическая глухая дверь, запертая на электрозамок с двойным кодом, отгораживала от чужого опасного мира, полного этих мерзких разновозрастных рож, которые так пялились в столовой. Все сплошь какие-то уроды.
Конечно, они-то, в отличие от него, сидят здесь за дело. Наверняка, на руках у каждого убийство, а то и не одно. Бог мой, что-то ещё будет, когда останешься один на один со всеми ими. А за спиной не будет ни начальника охраны (кстати, как его там? Он же представился при знакомстве... Ах, да, капитан Артурс), ни его ребят, способных усмирить всю эту сволочь.
Глубокая ночь опустилась на заведение Кледерс. Эдвард уснул рано, быстро выспался и сейчас лежал, дремал одним глазом и неторопливо думал. Когда замок в двери его камеры отключился с тихим щелчком и на пороге появился капитан Артурс, он даже не особо удивился. Конечно, он только что подумал о нём – и вот, такое совпадение.
– Встать! – приказал начальник тюремной охраны. Голос его был тихим, почти без звука, но тон зато звучал так, что мигом лишил сонливости.
Эдвард нехотя спустил босые ноги на бетонный пол. Подумал ещё: «Хорошо, что перед сном не снял этот дурацкий комбинезон. Как бы выглядел сейчас по-идиотски в трусах и в майке перед этим вот красавцем в форме при всех его нашивках и погонах? Хоть и простая тюремная служба, а всё-таки... И форма, и полная строгость, и всё такое...»
Выпрямился, невольно расправляя плечи, как на занятиях учили по начальной военной подготовке, с осторожной улыбкой готовности и ожидания снизу взглянул на капитана.
– Улыбаешься, урод? – спросил тот неожиданно, и Эдвард растерялся. В животе, где-то под ложечкой с тягучей болью засосало. Он понял вдруг, что успел уже провиниться. В первый же свой вечер здесь на острове, в первую ночь. В чём вот только? Ведь ничего... никому... ни слова не сказал. Не успел попросту.
– Не понял вас, господин капитан, – выдохнул, растерянно моргнув, невольно поникая плечами.
Капитан был без фуражки и оказался ниже ростом, хотя по первому впечатлению запомнился чуть ли двухметровым великаном, плечистым, очень крепким и сильным. Эдвард со своими метр семьдесят семь всё равно мог смотреть на него только снизу. А капитан, глядя на него сверху с высоты своего роста изучающим медленным взглядом, вдруг рявкнул: