Подлеченные в лазарете рёбра и почки разболелись с новой силой. Чувствуя боль при каждом вдохе и выдохе, при каждом движении, при каждом шаге, Эдвард снова взялся за уборку.
Странное дело, есть ему после всего и правда расхотелось. Напротив: при всякой мысли о еде к горлу подкатывала тошнота, а желудок, испытавший на себе крепость ботинок, сжимался в спазмах от боли.
Хотелось одного: добраться до койки и лечь. И никуда больше! Ни шагу! Пусть лучше убьют сразу, но больше никакого дежурства.
После всех пережитых побоев тело отказывалось двигаться. Эдвард провозился едва ли не дольше, чем с мытьём всего коридора. Когда отнёс всё в подсобку и расставил по местам, туда, где брал (это сутки назад было, никак не меньше!), охранник, окинув взглядом, оценив проделанную работу, отпустил кивком головы, небрежно бросил:
- Свободен! К себе на место шуруй!
Эдвард рухнул на кровать прямо так, не снимая ботинок, не стягивая сырой комбинезон. Щелчок автоматически закрывшейся за собой решётки слышал как издалека. Поморщился. После того удара затылком голова чутко реагировала на любой звук.
Он уже засыпал, проваливаясь в густую черноту без сновидений, когда над ухом раздался громкий окрик:
– Эй, ты! Нельзя до отбоя спать ложиться! Запрещено! Вставай давай, ну! Подымай задницу, кому сказано!
Эдвард нехотя открыл глаза, сел, непонимающим взглядом отвечая на ярость всё того же надзирателя.
Чего ещё ему надо? Чего он привязался? Чего кричит?
Голова отказывалась работать, спать хотелось – и больше ничего.
– Сидеть разрешается – лежать нельзя! – чуть понизил голос надзиратель, довольный тем, что Эдвард подчинился без всяких отговорок. – А постельное сверни, сидеть можно только на матрасе...
«Почему?! Что за дурацкие порядки?» – спросил сам себя Эдвард. Похоже, местная охрана взялась за него всерьёз. Так и подмывало прямо в глаза спросить этого гада или вообще послать подальше вместе с его начальником, капитаном Артурсом. Но... Всё своё возмущение, весь протест оставил, заглушил внутри. Поднявшись, скрутил от греха подальше постельное вместе с матрасом, так, что и одеяло, и подушка остались внутри. Сел на голую сетку, послушно, как ребёнок в яслях, сложив руки на коленях. Дождался, пока отойдёт дежурный надзиратель, и только после этого выругался, длинно, страшно и зло:
– Чёртова каталажка! Кто придумал это всё? Чтоб вы все подохли здесь со своими идиотскими порядками!.. Ну, ничего! Ничего! Я-то скоро выберусь отсюда, а вы все... все тут так и останетесь... И можете, что хотите, тут устраивать, а я... я... я буду далеко отсюда! Среди нормальных людей...
Кажется, с такой злостью он тоже ругался последний раз лишь в начальной школе. Он всегда помнил о своей В-модификации, о своей способности к агрессии, не ограниченной мутацией генов, сдерживать её он мог лишь воспитанием и силой воли. Но сейчас это было что-то новое.
Эдварда и самого удивляла ненависть и злая радость в сказанных словах. Но он действительно жил лишь этой мечтой, ей одной держался и верил в помощь Дика Торренса. Но хватит ли сил? Насколько хватит сил?
Глава7
ГЛАВА 7
В очереди за завтраком он был самым последним, сам не понял, как так вышло. Почему его успели обогнать и протиснуться к полке выдачи раньше?
Получив свой подносик с едой, повернулся лицом к залу, выискивая глазами свободное место. Он привык питаться в общественных столовых, в клинике в обеденный перерыв их собиралось раз в пять больше, поэтому, наверное, и не обратил внимания на то, как многие, слишком многие из присутствующих встретили его колебания неприкрытой враждой.
Человек по природе своей скрытен. Он и во время кормёжки предпочитает уединение. Понимая это, Эдвард не расстроился, двинулся на поиск свободного столика, благо, места в зале хватало для всех.
Народ, сидящий спинами к нему, как-то сразу затихал и поджимался, пропуская мимо, даже жевать переставали, замирая с ложками в руках.
Все сидели за столами, кто по двое, кто по трое, некоторые даже вчетвером, каждый держался своей компании, и глупо было думать, что кто-то из них обрадуется постороннему, навязывающему своё знакомство.