Узнав среди заключённых Роя Смитли, единственного, с кем он был знаком, Эдвард не удержался, тут же двинулся к нему.
Смитли занимал угловой, самый дальний столик, сидел один, но при виде Эдварда радости не выказал. Нехотя кивнул, признавая знакомство, потянул подносик со своей едой к себе поближе, уступая место.
– Привет. – Рой всё также с неохотой кивнул, не поднимая глаз от своей тарелки. Эдвард подсел к нему, понимая действия Смитли как согласие. – Как твоя рука?
– Как видишь. Кончился мой отпуск. – Смитли удручённо вздохнул, пошевелил пальцами больной руки, выглядывающими из-под замызганной повязки. – А-а, так... хожу в обед на перевязку...
– А работать как же? – Эдвард с полуулыбкой дружеского расположения смотрел на Смитли, на то, как тот без всякого аппетита копается ложкой в миске с жидкой кашей на синтетическом молоке.
– А-а... – Рой в ответ плечами передёрнул. – Меня пока на конвейер не посылают... Отдыхаю! – Хмыкнул, исподлобья глянул немного в сторону: один из надзирателей близко прошёл от их столика. Все вокруг притихли тоже, и разговоры тут же прекратились. – Полы вот вчера мыл на своём этаже, – продолжил Смитли вполголоса.
Эдвард понимающе покачал головой, улыбнулся невольно, хотел сказать: «И я тоже вчера...», но Рой не дал, спросил со смешком:
– И ты мыл тоже, да? Выступал? На кулаки нарвался?
Эдвард аж опешил. Откуда он всё это знает? Ведь не было же никого тогда, один тот охранник сволочной. А все другие с этажа на ужин к тому времени отправились. Никто не мог видеть, никто из заключённых. Если только сам надзиратель разболтал кому? Да, этот гад мог. Конечно, было, чем гордиться. Избить ни за что, это дело стоящее.
– Откуда... – выдохнул растерянно.
Смитли рассмеялся довольным смешком.
– Это тюрьма. Тут все всё друг про друга знают. Ты только подумал, а мыслишки твои уже понеслись-побежали... Да, такое дело! – Он хихикал негромко, прикрывая рот рукой, стянутой повязкой. За годы заключения Смитли научился даже смеяться вполголоса. – Тебя ещё на катере везли, а тут уже все знали, что ты за птица. Что ты девчонку эту, дочку нашего капитана...
– Я не делал этого! – почти в полный голос сказал Эдвард, распрямляя плечи. Краем глаза заметил, как сидящие за соседними столами начали оборачиваться в их сторону, и всё равно, не снижая голоса, повторил, по слогам выговаривая каждое слово: – Я-не-де-лал-э-то-го!
– Да мне всё равно, собственно! – Пожал плечами Смитли, звонко брякнув ложкой по тарелке. – Мне плевать, понятно тебе! Я не судья и не священник, чтоб тебя слушать. Но пожизненное дают не просто так... А капитан наш из тебя теперь отбивную будет делать. Ты не зря сюда попал, на этот остров... Да и статья у тебя тоже, будь здоров... сам понимать должен. Убийство беременной – это не грабёж, не нападение на копа... Тебе и наши сами, без помощи капитана, такое сделают, что уж лучше сразу в петлю.
С таким, как ты, за одним столом-то сидеть нельзя. И разговаривать тоже... А ты меня берёшь и подставляешь перед всеми. – С этими словами Смитли поднялся из-за стола, направился на выход, унося с собой почти полную тарелку с кашей.
Эдвард провожал его ошарашенным, изумлённым взглядом, когда кто-то совсем рядом сказал громко в полный голос:
– Наш Попрыгунчик устроил сцену своей новой подружке!
Все, кто слышал, заржали, а Эдвард вспыхнул от возмущения и от досады. Закрутил головой, ища того, кто сказал такое, но натыкался только на насмешливые вызывающие взгляды, переполненные презрением.
А потом все принялись вставать со своих мест, как по команде, потянулись с подносиками к столам, где пластиковая табличка оповещала всех короткой надписью: «Для грязной посуды».
Эдвард прожил в тюрьме немного, плохо знал распорядок дня, поэтому и удивился, когда по коридору прошёл охранник с зычным приказом:
– Всем собраться: прогулка!
Идти куда-то совсем не хотелось. На улице, наверняка, холодно, да и народ вокруг будет чужой и опасный. Какой смысл толкаться среди преступников? Ничего, кроме проблем и неприятностей, это не обещает.